Банк

Только теперь увидел он примостившуюся в уголке, отключенную от происходящего вокруг Юлю. Она вяло поднялась ему навстречу.

– Что случилось? – не стесняясь присутствием посторонних, пренебрегая ядовитейшей Яниной ухмылкой, он обхватил ее за плечи.

– Да. То есть ничего нового, – заторможенно произнесла она. Кивнула на дверь. – Там что-то…

Смотреть на нее такую было тягостно.

– Ты подожди здесь пока. Пожалуйста…

Донесся звук рухнувшего стула, а потому, не теряя больше времени, Забелин вбежал в кабинет. И оторопел.

На подлокотниках кресла тяжело обвис Жукович. Возле него в белой рубахе и сбитом галстуке угрожающе склонился Подлесный.

– Что происходит?!

При звуке двери Жукович с надеждой поднял и тут же стыдливо спрятал опухшее лицо со стекающим из губы ручейком крови. Выдержанный обычно Подлесный, напротив, едва сдерживал злобный восторг.

– Сдал! – торжествующе объявил он. – Я предупреждал, что сдаст.

И коротко тыльной стороной ладони хлестнул Жуковича по лицу.

Тот вскрикнул привычно и загородился руками.

– Чего загораживаешься? Чего загораживаешься, паскуда? Руки! Р-руки вниз.

Жукович со страхом, медленно, съежившись, принялся опускать руки.

– Пусть не бьет, – обращаясь в никуда, просипел он. Слова из разбитого рта выходили искаженными.

– Против старого опера постоять хотел, – указывая на массивную, жалкую сейчас фигуру, насмешливо объяснил Подлесный. – С кулачонками кинулся, дурашка. Но я ему постоял пару раз по печени. Вмиг осекся, сволота! И запомни – это только начало. – Последнее было обращено к сжавшемуся Жуковичу. – Я из тебя все говно по капле выдавлю, пока вовсе ничего не останется. Потому как ничего другого в тебе никогда и не было. Знаете, какой цифрой «ФДН» выиграл? Шесть миллионов десять тысяч! Каково?! Рассказывай, как купился! Такая упрямая сволота попалась – не колется! – пожаловался он, приноравливаясь для нового удара.

– Отдохни-ка от трудов праведных, – потребовал Забелин.

– То есть?

– В угол, говорю, отойди! Иль против меня тоже собираешься старым опером постоять?

Подлесный затих недоуменно. Затем в глазах его мелькнуло некое просветление.

– Мягкотелость наша! Говорил, говорил я тебе, Алексей Павлович! – Он брезгливо заметил бурое пятно на правом рукаве безупречной своей рубахи. – Нельзя было падали этой доверяться. Хороший ты мужик, но в людях ни бельмеса не смыслишь. Отодвинул меня, вот – пожинаем. А у него на морде было написано, что сдаст при первом случае. Такое дело загубил! Ох, напрасно в свое время наши его не доработали. Дерьмо, оно во все времена при первом тепле воняет.

С видимой неохотой Подлесный отошел в сторону.

Забелин же придвинулся к обмякшему Жуковичу.

– Так что, Олег? Сдал-таки? – припомнил он.

– Меня, здорового мужика, и… как ошметка. – Плечи Жуковича задрожали, и из-под пальцев, которыми пытался прикрыть он побитое лицо, потекли грязные слезы.

– Стало быть, и впрямь не шутил? – То, что Жукович не захотел ответить на прямой вопрос, окончательно сняло все сомнения, и жалости к этому страдающему от унижения человеку Забелин больше не испытывал. – Говорить станешь?

– А пусть тебе Малюта твой рассказывает. Обложились. У каждой падлы по своему Скуратову. Во вам теперь чего выгорит! – Жукович сформировал увесистый кукиш, и Забелин, за минуту до того сам пораженный происходящим, не контролируя больше себя, взметнул сжатую в кулак руку.

– Не-ет! – закричали сзади. Вошедшая тихонько Юля с ужасом смотрела на охваченного яростью Алексея. – Он же живой!

– Пока живой. – Насмешка на лице Подлесного плохо, впрочем, скрывала овладевшее им смущение. – Предатель это нашего общего дела, Юлечка.

При звуках Юлиного голоса Забелин опомнился, не в силах еще полностью остановиться, схватил Жуковича за ворот, выдернул из кресла, намереваясь дотащить до двери, но не удержал тяжелое тело, и тот рухнул на пол.

– Пошел вон. Ты мне больше неинтересен, – процедил Забелин.

– Премного вами благодарен, барин. – Жукович, скосившись на Юлю, поднялся, скривил избитое лицо в усмешке и медленно, на подминающихся ногах, двинулся к двери, с опаской поглядывая в сторону приблизившегося Подлесного, добрался до спасительно выхода. В потухших глазах вспыхнула показная удаль. – Н-на вам! – отчаянно, срывающимся голосом выкрикнул он, ударив себя ребром ладони по сгибу другой руки. И, дернув ручку, выбросился в приемную.

Подлесный было шагнул следом, но дорогу перегородила хрупкая фигурка. Юля глядела на нависшего перед ней мужчину с необычной в ней неприязнью.

– Извини, Юль, что при тебе получилось. Но это мужские разборки.

– Вы человека! Как грязь раздавили. Недоброе вы сотворили.

– Ты бы лучше нас всех пожалела. – Забелин, совершенно обессиленный, уселся на ближайший стул. – Столько работы. В одном институте шестьсот человек. И один гнус… взял да все и подпалил. Да что теперь говорить? Доброта-то, она тоже должна быть… умной.

– Предательство это, Юля, – попытался смягчить слова шефа Подлесный. – И тут уж не до антимоний.

– Страшный вы, Подлесный, – не приняла примирительного тона Юля. С горечью помолчала. – А ты, Алеша. Ты… тоже не божеский.