Банкир

– Константин? – переспрашиваю я, но скорее для того, чтобы настроиться на предстоящий разговор. Думаю – нелегкий.

– Ну да. Решетов Константин Кириллович… Кришна… Решка… Орлович…

Или – как его теперь… – Старик тяжело вздохнул. – Я себе по-стариковски так смекаю: проиграл он, раз ты здесь. Крупно проиграл.

Вместо ответа пожимаю плечами… Дескать, вы – генерала вам – виднее…

– И вроде даже жалко его… Был бы жадюга сызмальства или просто бестолочь… А то ведь – умница. Боже мой, какой умница… Верно говорят: или люди время изменяют, или время меняет их… Кого – приспосабливает, а кого – и корежит… Да так, что от былого человека одна оболочка остается… А внутрь – и глянуть страшно, от темноты да пустоты той… И вместо ума остается хитрость… Извращенная, звериная, жадная, а все ж не ум… И – пропадает человечек… Совсем пропадает…

Разливаю чай в стаканы в старинных подстаканниках:

– Вам покрепче?

– Как себе.

– Я густой пью.

– Ну, значит, густой. А вареньица нету?

– Только песок.

– Тоже хорошо. Грешен, люблю сладкое. Да это общее у стариков: кровь по жилушкам уже совсем не так скоро бежит, вот сахарком и греешься…

Геракл отхлебнул осторожно:

– Хорош. – Сделал еще глоток. – А я, молодой человек, Сергей Петрович, по делу. И разговор у нас долгий завьется. Серьезный разговор. – Посмотрел выразительно на вытяжную трубу…

– Проверено. У меня тут такой спец – просто кудесник. Не сомневайтесь.

– Раз говоришь – значит, знаешь. Ну, слушай… Герасимов рассказывал два часа. Сам по себе рассказ был настолько интересен, полон такими деталями и подробностями, что не поверить ему было просто невозможно.

– За все – самая большая благодарность Ефиму Яковлевичу Хейфицу, Царствие ему Небесное… Хотя он и некрещеный был, да и неверующий, я так себе думаю, – Господь, он чистые души сам отличает да к себе берет… – закончил старик рассказ. – А голова у него соображала так, что завидуй не завидуй, а гений…

Ну а ты… Изучил я твои дела… Пока на азарте да на сметке выезжаешь, а знаний да опыта тебе – еще набираться… Хотя… Ты знаешь, как Решетов тебя назвал? Поэтом! Он, конечно, сволочь, но голова у него варит… А ты, Сергей Петрович, уже и не такой молодой… Как у Александра Сергеевича? «Года к суровой прозе клонят…» Решил, как, что, с кем?

– А что тут решать… Я сын своего отца. А он своего. Когда-то давно, видно, самый старший Дорохов решил за нас всех: Честь и Отечество. Старинный девиз семьи.

– Ну и слава Богу. Тогда давай говорить о деле. Ты вряд ли даже представить можешь, какая за мною да за тобой сила соберется… А вот решать будешь ты. Сам.

…Откланялся Владимир Семенович под утро. В прихожей вдруг замешкался, поднял глаза:

– Вот что я тебе еще скажу, Сережа… Скоро и Россия, и мир переменятся.

Очень скоро. Гораздо скорее, чем мы можем себе представить… Уж ты поверь старику на слово…

* * *

…Мои невольные гости все-таки уснули, примостившись кто где. А я сижу на кухне, курю. Еще один звонок раздался уже под утро.

Это была Галя Вострякова. Заглянула в гостиную, перевела дух и тихо прошла на кухню.

– Дорохов, у тебя водка есть?

– Должна. – Я заглянул в старинный резной буфет, вытащил графин, закрытый фигурной литой пробкой.

– Налей. Выбираю рюмку.

– Нет. В стакан.

Стакан Галина Петровна опростала по-мужицки, единым махом, выдохнула:

– Только моему благоверному не сказывай. Не любит он этого. Как он, умница?

– Выше всяких похвал.

– Дорохов… Нет больше Замка. И – ничего там нет. Сейчас уже головни догорают.

Неожиданно опустила лицо в ладони и разрыдалась враз, подвывая в голос, причитая что-то по-бабьи… Плечи тряслись, я обхватил их, женщина уткнулась мне в плечо и припустила пуще…

Выплакалась, подняла лицо:

– Вам, мужикам, не понять… Налей еще, кавалер хренов…

Выпила, спросила просто:

– Что же теперь будет, а?

Я вспомнил разговор с Герасимовым:

– Да ничего страшного. Жить будем.

– Жить?

– Жить. Долго. Счастливо.

* * *

…Низкорослые кони неслись наметом, сшибая желтые солнышки одуванчиков.

Повозки, телеги с пленницами и добычей – все это осталось где-то сзади…

Впереди шла Орда – тьмы всадников, разделенные на десятки и сотни, скованные жестокой дисциплиной, алчущие крови, золота, власти… Они текли по равнине – грязные, грозные, раскосые… В желтых тигриных глазах Предводителя таилась спокойная ярость зверя, пришедшего в этот мир отнимать, подчинять, властвовать… Он знал:

Орда существует и будет существовать всегда, она не прекратит свой кровавый путь, пока воины не достигнут предела жестокости, славы, власти…

Пока он. Предводитель, будет видеть в их глазах отблеск того губительного, яростного огня, который пылает в нем… Но он знает: предела жестокости, славы и власти – нет, а значит, Орда будет нестись по вечной земле вечно, год за годом, столетие за столетием, и мир будет принадлежать Орде, и мир будет корчиться у ее ног в бесконечной кровавой агонии, год за годом, век за веком, всегда… И мириады звезд, холодных, равнодушных, из века в век будут взирать с высоты своего неуязвимого величия на беды, страдания, страсти жалких двуногих тварей, именующих себя людьми…