Банкирша

Лялька, доченька, прости меня. Я люблю тебя. Я всегда любила тебя. И всегда буду любить. Прости!

* * *

Подошел Миша, бледный, трясущийся, но с выражением облегчения на потном помятом лице. Он взял мою ладонь в свои влажные холодные руки. Я инстинктивно дернула рукой, пытаясь высвободиться, опомнилась, сдержала неприязнь, чуть сжала его пальцы. Он благодарно припал лбом к моему плечу.

— Мамочка, прошу тебя, поедем к нам. Помянем нашу Лялечку. И вас прошу, Константин Владимирович. Хотя бы ненадолго.

Костя вопросительно взглянул на меня, и я кивнула.

Мне было необходимо побывать там. В той квартире, где Лялька провела последние часы своей жизни.

В подъезде на лестнице стояли какие-то люди. Они топтались, курили, разговаривали, расступались, прижимались к стене, пропуская нас. Многие здоровались.

Ждали, когда позовут за поминальный стол.

Я поднималась на третий этаж, глядя на них. Незнакомые лица. Не все здороваются, кто-то просто отводит глаза.

Люди стояли и у дверей квартиры. Как только Скоробогатова узнали, вокруг засуетились, какие-то мужчины и женщины бросились к нему.

Появилась усталая молодая женщина, взяла меня за руку, представилась:

— Я Клара. Пойдемте со мной.

Спальня. Шторы опущены, зеркала завешены, кровать тщательно заправлена. На тумбочке лекарства, железная коробочка со шприцем.

— Посидите. Вам, наверное, хочется побыть одной?

Да. Но это потом. Все потом.

— Нет. Вы кто, Клара? Подруга Елены Сергеевны?

Она кивнула, не сразу, после некоторого раздумья.

— Пожалуй. Я была ее помощницей последние три года. Почти три. Она взяла меня в августе. Я закончила школу вязания «Сибирь», как раз когда искали помощника. Был конкурс. Елена Сергеевна выбрала меня. Вот с тех пор мы вместе. Я видела ее каждый день. Очень привязалась. Очень. — Она говорила сбивчиво, сглатывая слезы. — Это удар для меня. Не такой, как для вас, но удар. Я понимаю, как вам больно. Вы посидите. А я пойду, там дел полно.

Она заметила мой взгляд, прикованный к шприцу.

Села, скрестила руки на груди, заговорила устало и размеренно:

— Елене Сергеевне назначили обезболивающие уколы. Михаил Павлович должен был делать их сам. Его научили. Он очень волновался. Елена Сергеевна его подбадривала. Он рассказывал об этом и плакал. Говорил, что, когда набирал шприц, одну ампулу испортил, расстроился ужасно, лекарство редкое, он с трудом достал. А оно не понадобилось. Успел сделать только один укол.

Я стояла посреди комнаты, зажав в кулаке маленькую ампулку. Не знаю, зачем я взяла ее. Сначала стекло холодило кожу, потом согрелось, и я забыла о том, почему сжимаю кулак.

Оглядывая комнату, я пыталась представить последние часы Ляльки. Когда она мне позвонила? До укола или после? Почему-то это казалось важным.

Где был в это время Миша? Знает ли он о телефонном звонке? О том, что нашей размолвке пришел конец? Говорила ли ему Лялька о нашей встрече в префектуре? Был ли той ночью в квартире кто-нибудь еще?

Как умирала Лялька?

Странно слышать, что ее называют Еленой Сергеевной. Словно говорят обо мне. Мы с ней полные тезки. Поэтому Сережа выдумал Ляльку и Акульку. И ни одну не звал Леной, чтобы не обижать другую. Сережа любил Ляльку. Он не хотел других детей.

Миша никогда не называл меня Акулькой. Я бы не стала возражать. Он всегда звал меня мамочкой. Еще до свадьбы. Миша держится так, словно ссоры не было.

А ведь она затрагивает и его. И как мне кажется, она его устраивала.

Я поклялась себе не давать воли неприязни. Я должна была сдерживаться в этот день. Ради Ляльки. И ради Миши. Ему тяжело, он потерял жену. У них была дружная семья. Миша умел делать Ляльку счастливой.

А она любила его.

Как она умерла? Почему? Какие ее слова были последними? Может быть, она обращалась ко мне, просила что-нибудь мне передать? Надо поговорить с Мишей. А вдруг он не скажет? Что же тогда делать?

Я ослабела от растерянности.

За спиной хлопнула дверь. Лицо стройной высокой блондинки показалось мне знакомым. Она обняла меня, уткнулась в грудь залитым слезами лицом. В этот день мне тягостно неприятны любые прикосновения. Но я терпела.

— Тетя Лена, какое горе! Я видела ее на прошлой неделе, она звонила мне позавчера. У нее не пропадала надежда. Это как гром среди ясного неба.

Я узнала женщину. Школьная Лялькина подружка Люда Воронина. Она села на стул, вытирая лицо скомканным мужским платком в синюю клетку. По щекам непрерывно текли мутные от туши слезы.

— Я не успела на кремацию. Пришла с работы, дочка говорит, звонили. Я сначала вообще не поверила.

А потом взглянула на часы — пять. У меня истерика.

Я не ждала, не думала. Ей говорили — цирроз. Она по врачам, по бабкам, по целителям. У нее Мишка — золотой муж. Куда он ее только не возил!

— Сколько это продолжалось?

— А вы не знали? О Господи, как же я забыла…

Она растерянно заморгала, не зная, что сказать.

— Да нет, Людочка, мы помирились. Я месяц была в командировке. А потом никак не могла ей дозвониться. Но я не очень волновалась. Думала, лето, отпуск…

А вчера она мне позвонила и…

Я махнула рукой, не в силах говорить из-за комка в горле. Люда опять заплакала.