Банный дух. Фантастические истории русских губерний

Пелагея заботливо уложила озябшую хозяйку, накрыла шотландским пледом с оленями по центру и куропатками по краям, и та, согревшись, скоро уснула. Горничная закрыла окно, в которое лился слишком прохладный воздух. Потом она посмотрела на боковую пристройку. В окнах флигеля, где ночевал странный гость, уже отражался розовый свет зари. Снова громыхнуло. Она прошептала заговор домовому на охрану дома, хотя понимала, что пришлого гостя просто так не выставишь: «Дедушко, охрани и сбереги дом сей, сие добро от злого глаза, от словеса мятежна, от бури, от молоньи и огня, да ты не спи, дозором ходи не в воду, не в огонь ходи посолонь».

Потом еще один: «Как на море-окияне есть белый остов, на том остове бел-горюч камень, на том камне сидит Старица Соломония. Ты сними с рабы божьей Ксении притчи и уроки, да колдовские навороты, чтобы не сохла раба Ксения от тоски, не горела от засухи любовной. Как море не переплыть, Алатырь-камень не своротить, так и рабицу божью Ксению не осудить, не опозорить, не приворожить колдуну и колдунье».

И поняла: дело только затевается, не так все тут просто, и заговор не поможет. Надо бы с Сидором посоветоваться, но кузнец завернул на свадьбу к родичу и будет нескоро. А Петру-охотнику она не может ничего рассказать, он не посвящен.

Пелагея вздрогнула, заметив стоящего напротив окон приезжего гостя. Она спряталась за штору, а выглянула, осторожно отодвинув ее, никого уже не было. Помянув Чура, горничная отправилась на кухню, чтобы проверить, встал ли повар и растопил ли печь. В спину ей ударил холод, по ногам пробежали мурашки, она запнулась и упала, с трудом поднялась. Ах ты, Перуново наказанье, чтоб тебя Велес одолел, враг твой заклятый!

В комнатах просветлело, на каждый уголок мебели, обитый бронзой, упал лучик зари, свет играл на стеклянных дверцах буфетов с фаянсовой посудой, на напольных часах – казалось, амуры качаются на маятнике, как ребятишки на качелях, готовые вспорхнуть и разлететься по комнатам. Ой, не ладно! Светится зеркало, тихо тренькает в ответ на пение птахи за окном серебряная ложечка в подстаканнике – но эта всегда так, а вот что-то слишком сурово смотрит с портрета на стене прадед Ксении – генерал, чьи усы грозно топорщатся и рука готова вынуть саблю из ножен. Ой, не ладно!

            ***

После завтрака Ксения, пряча глаза, отпустила горничную на весь день до вечера.

– За что, барышня? – осмелилась спросить Пелагея, но встретила непреклонный взгляд. Ой, лишенько! Ой, неладно!

Но на руку, на руку это Пелагее. Она бежит к Петру.

Охотник был дома, и обрадовался, увидев любимую. Они пили квас, угощались рыбой, от тетерева Пелагея отказалась – она не ела дичины.

– Как же мы будем жить, если ты от моей еды воротишь нос? Я же охотник, – хмурился Петр.

– Время придет, и ты начнешь по-другому и думать, и чувствовать.

– Не вольна ты, Пелагея, меня ломать, от отцовских привычек отваживать.

– Я-то не вольна, да свела нас сила нездешняя, и судьбой назначила вместе быть. Коли станем этой силе противиться, не будет счастья ни одному. А коли будем вместе…

– Говори, договаривай!

– Не время сейчас, Петруша. Не свободна я от ярма барского. Коли освобожусь, так узнаешь, как любовь моя горяча – как солнце. Узнаешь, как ароматны луга весенние, по которым ходит Лада, цветами их усеивая. Познаешь, как темны глубины водные, в коих плавает белорыбица – рыбья матушка, что хвостом вильнет – города сметет, усмирить ее может царь морской, триста лет он велит не шалить этой рыбе.

– А про то, как кожа твоя нежна, как глаза твои глубоки, кто расскажет мне, как не ты, моя Лада? Не ворваться ли мне в твой запретный дом, не порвать ли путы, на тебя наложенные? Уложить тебя на ложе огненной моей страсти кто помешает мне? Ты зачем пришла, для чего со мной преломляешь хлебы и мои квасы отведываешь? Вот я ленту твою бирюзовую беру двумя пальцами, и тяну ее потихонечку, и она скользит, как полоз в траве, и все тропы тайные мне, охотнику, открываются. И по тропам тайным пойду я в новые угодья, где ждет меня кровавая добыча, ярый тур и медведь.

– Так ты меня как добычу любишь, ту добычу, что кровью залита?

– Нет, по-иному. Кабы не ты, я никогда про наши древности не узнал. А ты мне глаза открыла, а тут еще и Николай Федорович кстати объявился. Не ты ли его на меня навела?

Говоря это, Петр тронул русую косу, что вилась по белой блузке с кокетливыми рюшечками, и почувствовал сквозь ситец жаркое девичье тело, и жаром сам занялся, но не позволил себе большего. Пелагея же встрепенулась. Хоть и малое, но чувствительное было прикосновение, как стрела амурова, что невидима, но бьет без пощады и боль причиняет ранимому ею.

– Я, я на тебя вывела. Книги у старой барыни есть, а я читать с нашей барышней вместе научилась. Одна меня перевернула, такие бездны открыла, что я на все стала иначе смотреть. Мир наших древних богов совсем рядом с нами, но не могут они к нам пробиться. Моя матушка мне заговоры оставила, что в жизни помогут, и такие они красивые, как будто их сама птица Сирин напела.

– Так ты колдунья, что ли?