Банщик

Местная знать была потрясена: студент и чужак завели между собой оживленную беседу. Они говорили вполголоса, как давние знакомые, хорошо понимающие друг друга. Они разговаривали, и было видно, что они друг другу ничего не объясняют, друг друга не убеждают и не спорят, но что эта беседа есть просто-напросто рассказ и повествование. Горожане завидовали им обоим. Эти глаза — пылающие спокойным огнем, не любопытствующие и всезнающие, нетерпеливые и с нетерпением ожидающие, готовые к удивлению, лишенные шор, — они ждали, пока договорит человек, сидящий напротив, чтобы продолжить беседу, которая, будучи соткана обоими и незаметно сплетенная воедино, сливалась в одно течение мыслей и чувств двоих смертных.

Прощаясь, они обменялись коротким и крепким рукопожатием. После чего чужак ушел, шагая широко и решительно.

Все столпились вокруг студента, забыв о своей нелюбви к нему. «Кто он? Откуда приехал? Куда направляется? Где вы познакомились?» Однако же они вовсе не были знакомы. Студент не знал, кто он, откуда и куда направляется. Студент лишь подсмеивался над потерявшими голову земляками.

— Почему он не спросил?

А зачем бы ему, страннику, спрашивать что-либо у такого же странника, если многое можно сказать друг другу и без вопросов? О красоте мира и человеческих радостях, о странствиях без возврата и сладостном чувстве, что возврата быть не может. О земле, о людях, их невзгодах, тяготах и трудах, о терпеливом ожидании того великого дня, когда нам все будет явлено, хотя мы об этом и не просим…

Но говорить с ними об этом было бесполезно. Они разошлись по домам — разошлись в унынии, потому что им не удалось разрушить собственную иллюзию, хотя они и тянули к ней свои цепкие руки. И город видел сумбурные сны о том, как белое облако слетело с небес на трезубец кривобокого Нептуна, слетело — и рассыпалось ледяной пылью.

На рассвете перед гостиницей остановился гоночный автомобиль. Чужак сел в него, и машина сорвалась с места быстрым скользящим рывком, так что похоже было, будто кузнечик сделал длинный и низкий прыжок. И они исчезли. Площадь же осталась, забыв в своем разноцветье вчерашний день; а четыре улицы являли собой слишком короткие щупальца, для того чтобы дать центру города то, о чем мечтали его окраины.

ОБНОВЛЕНИЕ Смиренный аккорд © Перевод Н. Фальковская

В головах зажгли две восковые свечи, а к моим рукам и ногам положили какие-то цветы, принесенные из сада. Порадовало меня, что все они были цвета красного, лилового и белого. Выглядело это очень трогательно, но, к сожалению, за два дня, пока не приехали ближайшие родственники, не нашлось никого, кто бы растрогался.

В двух ежедневных газетах промелькнуло по некрологу, в обоих утверждалось, что со мною умерло множество надежд и ожиданий. Но цифра, выдававшая возраст, свидетельствовала о лицемерности этого утверждения и, напротив, намекала на то, что ни о каких надеждах здесь говорить не приходилось.

Когда на крышку начала падать глина, душа моя покинула тело, и ее увели куда-то в серый туман, где обреталось немало вздорных и сварливых существ. Миновало время — не знаю, сколько именно. И вот какое-то невзрачное созданье приблизилось ко мне и сонным голосом сообщило, что помещение моей души в чистилище, правомерность коего до сих пор вызывала некоторые сомнения, признали достаточно обоснованным, поскольку у моей могилы было замечено человеческое существо, которое, оплакивая мою смерть, шептало что-то о грешной любви.

Ни разу при жизни не был я столь равнодушен, как теперь, когда услышал эту новость. Если бы не это всеобъемлющее равнодушие, я, пожалуй, сказал бы даже, что приятно удивлен, потому что видел свою жизнь в более темных красках и сам себя судил значительно строже.

Чистилище оказалось обширным помещением, совершенно серым и таким однообразным, что ничем не привлекало взгляд, не задерживало мысль. У меня было чувство, будто я давно обвыкся здесь, будто я живу тут испокон веку, и единственное, что занимало меня, так это то, каким образом монотонный покой, когда не испытываешь ни боли, ни тревоги, может помочь искуплению грехов? И сумрак, наполнявший помещение, был мне знаком: этот ленивый, будто обиженный на что-то свет живо (если так можно выразиться, учитывая печальный итог) напоминал мне затхлый привкус моих прежних радостей и тоскливый запах румян, всегда сопровождавший мое кипение страстей. Обитавшие в чистилище создания, которые, как я уже сказал, производили на меня впечатление существ вздорных и сварливых, вполне ладили друг с другом, хотя часто и срывались на крик. Но я держался особняком, скромно и замкнуто, и они не досаждали мне.