Бансу

— Погоди! — майор превратился в слух. Затем подался в направлении прозвучавшего только что непонятного и зловещего шороха, согнув в локте руку с ТТ, ступая пружинисто и бесшумно. И вот здесь-то, несмотря на внешнее тщедушие и на явную болезнь, походкой, решимостью, крайней сосредоточенностью и, наконец, напряжением мышц вольно-невольно показал особист Васе свое истинное лицо: вне сомнения, был спутник капитана Чиваркина опытным, опасным профессионалом, которому шлепнуть противника, как два пальца описать. Холодок навестил Васину спину; могильный такой холодок, однако не успел Чиваркин поежиться — Крушицкий растворился за мокрыми соснами.

По-прежнему отовсюду с еловых лап капала вода, вновь набежал притихший было ветер, вновь заскрипели стволы, но прежняя Васина апатия улетучилась: к усталости прибавилась удушающая тоска. Тревожно ему стало. Можно сказать, вовсе нехорошо.

Вернулся Крушицкий так же внезапно.

— Что там? — обеспокоился летчик.

— Вроде ходит кто-то, — сообщил тот неохотно.

— Зверь?

Майор промолчал.

— Человек?

Молчание.

— Кто-то же должен ходить, — воскликнул летчик.

— А, кто бы там ни был! — прохрипел Крушицкий. — У него свои дела. У нас — свои. Давай, поднимайся…

Шатаясь, скользя, падая, последовал несчастный Чиваркин вслед за превратившимся в сгусток энергии особистом (иногда и того от усталости бросало то на одно, то на другое дерево) к реке Тэш — шумной, темной, пенистой, всей своей силой устремляющейся к озерам Большому и Малому Котэнам, а от них — к единственному по эту сторону хребта селению. Утоптав на берегу осоку, не дав ни себе, ни Чиваркину отдыха, Крушицкий вытащил из рюкзака топор, затем, расстегнув и отбросив куртку и ремень с кобурой, потный, облепленный мошкой, не замечающий ни ее укусов, ни озлобленности напарника, принялся за лихорадочную рубку молоденьких сосен, внушая своим исступленным рвением уже какой-то мистический страх. Необходимость во что бы то ни стало остановить беглеца и довести до конца дело, за которым стояла работа сотен слуг государевых, подтолкнула этого, вне всякого сомнения, больного человека, всю свою жизнь положившего на служение пролетарскому царству, к настоящему катарсису: от ярости он себя не помнил!

— Что стоишь, мать твою? Связывай! — заорал, обращая к летчику даже не лицо — оскаленную серую маску.

И Чиваркин, не менее облепленный мошками, готовый выть от боли, которую вызывало своими укусами это дикое и бесчисленное воинство, принялся разрезать ножом захваченные майором стропы и связывать подтаскиваемые стволы.

Сумасшедшая рубка продолжалась до вечера; сосенки одна за другой с прощальным треском падали на кустарник — майор еще имел силы подталкивать их сапогом. Чиваркин складывал «материал», затем, тихо матерясь, обвязывал, вспоминая о морских узлах и отхватывая ножом от мотка новые и новые куски. Близкая Кэш шумела и рвалась куда-то за поворот: время от времени проплывали по ней мимо двух оборванцев ветви, палки, поднятый течением топляк. Дождь ходил по реке волнами, пар не рассеивался. Нависали над Тэшем едва видимые в тумане близкие горы…

— Все, капитан, толкай, — приказал Крушицкий, оказавшись на скользких бревнах кое-как сработанного плота и бросая рядом с собой две длинные ваги. Вещмешок и топор уже лежали в его ногах.

Чиваркин толкнул — метра два-три отделяло его, все еще стоящего на берегу, от неуклюжей калитки.

— Что стоишь? — крикнул преследователь неподвижно застывшему Чиваркину. — Оглох?

— Ты же его шлепнуть хочешь, — сказал Чиваркин, от усталости и безнадеги впадая в неожиданное для него самого бешенство, — я же вижу.

— Врать не буду, — согласился тот. — Шлепну, как последнюю тварь. Я и тебя, капитан, в случае чего шлепну. Так что не дергайся. Лезь.

— Не полезу, — сказал Чиваркин.

Плот заметно сносило: река уже взяла судьбу калитки в свои руки и все более уверенно и властно толкала ее.

— Лезь! — приказал майор.

— Не виноват Демьянов! — яростно закричал в ответ Вася. — Не виноват он! Из-за меня вылетел…

— Будешь залезать?

— Нет.

Плот неумолимо влекло на быстрину Тэш.

— Поставить бы и тебя к дереву, да пули жалко, — крикнул непримиримый Крушицкий. — Черт с тобой. Подыхай здесь.

К удивлению взбунтовавшегося Чиваркина майор не схватился за свой ТТ. Нет, он схватил вещмешок, зубами рванул завязку, засунул в горловину руку. Что-то полетело теперь уже чуть ли не с середины Тэша в сторону бледного Васи. Плот понесло по реке. Особист повернулся спиной к Чиваркину, словно отрезая его от себя, и больше не оборачивался. Когда хлипкое сооружение с Крушицким наконец-то скрылось за поворотом, оставшийся в одиночестве летчик бросил взгляд себе под ноги — брошенное майором «что-то» оказалось банкой тушенки.

XVI