Бар эскадрильи

Конечно же, Жос преувеличивал. Это его манера сносить унижение, которое он предвидит: он его опережает, играет им, изображает его в еще более черном цвете, провозглашает. Но к чему ему об этом говорить? Я подошла к нему, скользнула ему под руку, прильнув головой к его груди. Я слышу, как бьется его сердце, правильными, очень четкими ударами. Сердце атлета. Атлетов не выгоняют. Он положил руку на шпингалет окна и потом обнимает меня, но не держит по-настоящему, не обхватывает рукой мои плечи. Я как будто бы нахожусь здесь и в то же время не здесь, как довольно часто бывает в последние месяцы, счастливая и в то же время как бы чем-то раздраженная. Нет ничего неестественного в том, что женщина не спит с мужчиной. Я, имеющая ко всему прочему такую скандальную репутацию, я за неделю привыкаю к приятельским отношениям, и если мужчина вдруг просыпается, меняет мнение, начинает приставать, мне кажется, что меня подталкивают к кровосмесительной связи. С Жосом неделя продолжается уже девять месяцев: я его давняя сестра. Это удобно, абсурдно и немного смешно. Все знают, что я не схожу с ума по юнцам. Но бегать за шестидесятилетними… Ладно, вопрос так не стоит. Жос меньше всего склонен размышлять о моем целомудрии. Он бродит по своему зданию, предназначенному на слом. Я же сохну на корню, печальная и опустошенная. Прямо хоть песню складывай. После того молоденького красавчика-фрица из Понтрезины ни разу, ни с кем. Он хорошо пах горячим песком. Я не шучу, он пах пляжем, детством. Его беседа, увы, не стоила запаха. Я быстро вернулась к моему искалеченному, к моему седеющему, сухощавому, строгому старине (разве аллитерации не стоят в песне рифм?), который тоже не слишком много со мной разговаривал и пах смертью… Скажите, это и есть дружба? В таком случае, я подруга Жоса. Вы, не верящие в дружбу, полюбуйтесь убедительным ее подтверждением. Что же произойдет в тот день, когда он взглянет на меня несколько иначе? Между нами говоря, дядюшке Жосу по носу не щелкают: как же я тогда из этого выкручусь? Пока, во всяком случае, непосредственной опасности нет. Я даже не чувствую, чтобы эта рука, лежащая у меня на плече, излучала затаенный жар начинающего воплощаться сновидения.

ФОЛЁЗ

Фолёз, как обычно, попал в «яблочко». Я встретил вчера, на ужине с толстосумами, куда я зашел пообщаться со всяким сбродом, президента Ленена (его имя пишется так же, как имя художника, которому его ножки маленького уродца мешали ходить: он ползал по глубокому дивану). Распростертый у ног одной акционерки, он успокаивал ее по поводу паршивой овцы: дни Жозефа (он говорил «Жозеф») Форнеро сочтены. Сочтены до последнего. «Вопрос недели, дорогая Подруга, недели… Да и пора уже! А то его методы могли бы стать заразительными. Группа…»