Бар эскадрильи

Жозе-Кло потребовалось время, чтобы понять, чего от нее хочет Блез. Когда наконец он с ней заговорил, в тот день, когда он вышел из ванной в некоем подобии набедренной повязки, она почувствовала что-то похожее на укол. В сердце? В живот? Она не была бы по-настоящему взрослой, если бы ее смущали деловые разговоры после занятий любовью. Она не ненавидела Ива. Покинув его и унизив, теперь она, кажется, должна была лишить его еще и мести, которую он вроде бы втайне вынашивал? Она была шокирована — слегка, неотчетливо, так, недомогание — тем, что Блез просит ее подложить свинью Иву. Ведь речь шла именно об этом, не так ли?

Она уехала в Ревен немного раньше предусмотренного и продолжая оставаться в нерешительности. Она ничего еще не решила, когда перед вокзалом Шарлевиля села в заказанную машину. Надвигалась гроза. Она разразилась в Боньи-сюр-Мёз. Дворники на стеклах машины недостаточно быстро стирали огромные капли. Из потопа возникали грузовики с зажженными фарами, Жозе-Кло остановила машину на цементной площадке, где возвышались две брошенные бензоколонки. Дождь жестоко молотил по кузову. Молодая женщина зажгла сигарету. «Подведем итоги, — прошептала она. — Под предлогом посещения кладбища, посещения, одна мысль о котором наводит на меня ужас, я собираюсь попросить у той, которую Жос любил, а потом обманул с моей матерью, не помогать человеку, которого я любила, а потом обманула… Все это никуда не годится. Я должна была бы стараться облегчить Иву жизнь, а вместо этого я иду на него войной. И на Жоса я тоже иду войной, коль скоро присоединюсь к коалиции его врагов. Мама всего этого мне бы не простила, и все же я собираюсь это сделать, потому что меня об этом просит Блез и потому что Блез отныне имеет для меня больше значения, чем Жос, чем мой бывший муж, чем память о маме… Я послушна и упряма, — настоящая маленькая самка: я смогу убедить тетю Сабину. Вот уже десять месяцев, как я сталкиваюсь с грязью жизни, но никогда еще жизнь не была такой насыщенной». Гроза неожиданно кончилась, и небо разорвалось под горячими лучами солнца. Жозе-Кло прибавила скорости, чтобы прибыть вовремя к обеду.

Старый господин Гойе отличался аппетитом и пунктуальностью восьмидесятилетних.

Дом был все так же суров и красив, но у фасада срубили две обрамлявших его секвойи, и на заднем плане возникло нелепое маленькое сооружение. Денежные затруднения? Сабина поджидала Жозе-Кло на террасе. Она обняла ее. «Как же ты похожа на Клод, — прошептала она. Она была оживленной, естественной. — Родители очень постарели», — добавила она. «Они как секвойя, — подумала Жозе-Кло, — в следующий раз срубленными окажутся они…» Ей не нравились их настойчивые и бесстыдные взгляды глухих, направленные на нее. Супруги Гойе ничего не простили ни Клод, ни Жосу, и не понимали вторжения Жозе-Кло. Они это показывали, молча. Г-жа Гойе допустила промах: она назвала Жоса «твой отец». Сабина улыбнулась.

После обеда она дала Жозе-Кло сапоги, и они пошли в лес. Там было сумрачно, и это ощущение подчеркивала тяжелая жара. Они обе молчали. Они дошли «до трех кедров», цели всех прогулок, какие только она помнила. Оттуда были видны долина, Мёза, дымка над Мёзой. «Я сейчас отведу тебя на кладбище».

Сабина облегчила задачу Жозе-Кло, задав первый вопрос:

— Жос действительно так плох?

— Говорят, что да. И говорят, что у него нет больше желания бороться.

— Он очень любил твою мать.

— Вы знаете, что Ив и я…

— Мне говорили. Что ты хочешь, чтобы я сделала?

— По поводу чего?

— Акций, конечно! О чем же еще ты приехала ко мне разговаривать, как не об акциях?

Сабина сухой веткой тревожила то, что было результатом труда целой колонии муравьев. Она продолжила безучастным голосом: «Твой муж донимает меня вот уже три месяца; он изводит даже крестного, уже старого человека… А ты, ты хочешь эти акции?»

— А что я стала бы с ними делать? И потом у меня нет денег…

— Ах да, деньги!

— Блез думает, что может быть…

— Это до такой степени серьезно?