Барабаны пустыни

Ему ответило лишь хищное рычание потока. Дрожь в коленях не унималась, если бы не дерево, ему несдобровать. Разве может быть смерть страшнее этой? Подумал о Тамиме: жива ли еще? Он глубоко вздохнул и, отпустив ветвь, схватился обеими руками за шест: какие-то темные нити ползли по дереву. Кровь… Весь мир был против него… И аллах тоже? Ведь он послал ему это дерево… Или он дойдет до холма, или погибнет. У него остался только шест, он для него опора, ниспосланная свыше. Верный друг! Собрав все силы, Дамуми шагнул. Тьма, кромешная тьма. Надо сделать несколько шагов туда, откуда его снесло. Ближе к холму, подальше от ямы. Двигаясь против течения, надо держаться левее. Он опустил ногу и тут же отдернул назад. Яма! Он воткнул шест в дно и, истошно крича, прыгнул как можно дальше. Упал. Ударился головой обо что-то твердое, ощупал рукой: камень! Холм! Холм! Он пополз вверх, сжимая шест в правой руке. Он никогда не думал, что холм такой высокий. Вот он, корабль спасения. Цел… Знать бы, жива ли Тамима там, на холме.

Любовь

Дамуми вглядывался в темноту и шептал как заклинание: «Тамима… Тамима…»

Сердце его чуть не выскочило из груди, когда он услышал ее голос. Она лежала неподвижно, вцепившись в каменную глыбу на вершине холма. Ноги ее касались воды.

Он схватил ее за руку, не в состоянии вымолвить ни слова. Она подняла на него глаза и слабо улыбнулась.

— Я думала, ты погибнешь.

Помолчав немного, он спросил:

— Почему ты не отвечала? Я тебе столько раз кричал!

— Боялась за тебя… А так подумал бы, что меня уже нет, и вернулся бы назад!

Вода прибывала. Холм ненадежное место, а ночь длинная. Ничего! Не отпуская ее руки, он сказал:

— Ты помнишь последний день на пастбище?

— Помню. Прошлым летом.

— Было очень жарко… но хорошо.

Она промолчала. Вода все прибывала, но они ее не замечали. Дамуми, забыв обо всем на свете, крепко обнял девушку.

Скорбь

Все напряженно следили за постепенно меркнувшим светом фонаря и, когда он потух, решили: Дамуми утонул. Шейх Мухаммаду успокаивал себя: может, фонарь сам по себе погас, а может…

Послышался всплеск, потом — человеческий голос… Шейх Мухаммаду воскликнул:

— О пророк аллаха! — и стал торопливо читать аят[10] о троне господнем, а затем «Фатиху». Потом закричал изо всех сил:

— Дамуми!.. Дамуми!..

Его зов угас в безмолвии. Тишина, даже эхо не откликается. Снова хрип… Все напряглись в ожидании, даже дети замолчали… Почудился голос Дамуми. Все радостно загалдели, потом смолкли. Шейх Мухаммаду поднял голову, воздел руки к небу и горячо зашептал:

— О аллах милосердный! Спаси раба твоего.

Дождь прекратился. Все продолжали вслушиваться в ночь… Дикий крик… и все! Больше ни звука.

Слушали, звали. Никакого отклика. Все кончено, решили люди. И тут хватились, что совсем забыли о Тамиме. Один мужчина трижды прокричал ее имя. Ответом ему был грозный рев потока.

Кто-то произнес похоронным голосом:

— Поток разбушевался, долина переполнена водой.

Другой добавил:

— Наверное, надо делать насыпь…

Захра зарыдала — прерывисто, глухо, как рыдают женщины, оплакивая смерть любимого человека… Одинокий плач в ночи был страшнее, чем обряд скорби, когда рвут на себе одежды и бьют по лицу.

Шейх Мухаммаду решил прервать преждевременные похороны. Перебирая четки, стал славить аллаха, читать Коран.

Все послушно поплелись за шейхом, когда он приказал поднять поваленную палатку и приготовить чай. Мужчины уселись на набухшей от воды земле. Кто-то отправился на поиски дров. Женщины собрались в палатке, чтобы выразить свои соболезнования Захре.

Один из мужчин безуспешно пытался развести огонь: дрова совсем отсырели. Кто-то принес из палатки дрова и бутылку бензина. Выкопал ямку во влажной земле, сложил дрова, полил бензином. Когда загорелась спичка, многие впервые со вчерашнего дня увидели лица друг друга — страшные, чужие лица. Свет от костра упал на шейха Мухаммаду: он сидел сгорбившись, с закрытыми глазами и плакал, не выпуская из рук четок.

Молитва

Людям казалось, что ночи нет конца. Кто-то подбросил дров в огонь, и чайники вновь забулькали на углях. Человек, готовивший чай, проворчал, не скрывая своего раздражения:

— Я просиживал ночи напролет с заката до рассвета, но в жизни не было такой длинной.

Шейх кивнул, соглашаясь. Другой заметил:

— Кажется, день никогда не наступит. Как я ненавижу длинные ночи! — И после паузы поправился: — Зимой!

Третий, тоном мудреца, познавшего сокровенную суть жизни, вымолвил:

— Ночь не бывает долгой. Ночь — она всегда ночь.

После долгого молчания в разговор вступил шейх Мухаммаду:

— Нет, ночь долгая… и короткая.

— Ну да, зимой долгая, а короткая…

Шейх оборвал его неожиданно резко:

— Долгая, когда требует жертв! — Откашлялся и добавил уже спокойно: — Человеческих жертв.

Эти слова напомнили всем о погибших, они ведь на похоронах. Мужчины молчали, слушая приглушенный плач женщин, доносящийся из палатки. Потом один из них, задрав голову, сказал:

— Тучи рассеиваются. Уже звезды видны.

— А ночь не кончается. Ничего нет хуже темноты, — ответил второй.

— Может быть, страх…