Барбаросса

– Я вас не держу, – сказал Гитлер, – можете забрать с собой и своего ученика Паулюса, который недавно распинался передо мною, что скоро сделает мне символический дар – бутылку с натуральной волжской водой… Где она? Теперь не Паулюс, а Гот войдет в Сталинград!

С нашей стороны пропаганда сработала неряшливо, и Москва прежде времени оповестила по радио мир, что «на берегах Волги высится нерушимая крепость – Сталинград», о неприступные стены которой гитлеровцы обломают последние зубы. Для Геббельса этой обмолвки было достаточно, и он отреагировал быстро.

– Послушайте, Фриче, – сказал он приятелю, – на этом можно удачно сыграть. Ведь не мы, а сами русские объявили Сталинград крепостью, вроде Вердена, а потому ты нарочно проболтайся по радио: мол, наша задержка под Сталинградом тем и объясняется, что Сталинград – крепость, которую предстоит брать штурмом.

– Пардон, – отвечал Ганс Фриче своему шефу. – Но… кого обманем? Крепости создаются на границах государств, а иметь их в глубоком тылу… какой смысл? Если бы, наконец, Сталинград был крепостью, так местные партайгеноссе не гоняли бы своих баб с лопатами и тачками – рыть окопы…

Но все-таки в речи по радио Фриче развил эту тему, оправдывая медленное продвижение к Волге 6-й армии. В эти дни Паулюс испытывал почти ревнивое чувство к 4-й танковой армии:

– Будет нам стыдно, если Гот выкатит ролики к Сталгрэсу раньше, нежели моя пехота вломится в цеха СТЗ и разгонит прикладами рабочих… Вилли, где последние данные аэрофотосъемки?

Нет, не с начальником штаба Артуром Шмидтом, а со своим верным адъютантом Паулюс изучал планы города и подступов к нему со стороны большой излучины Дона, при этом Вильгельм Адам разбирался в таких вопросах лучше Артура Шмидта.

– Конфигурация Сталинграда, – говорил он, – такова, что нам невозможно окружить его, прежде не форсировав реку, а Волга здесь слишком широка, мостов же она не имеет. Мы можем лишь закрепиться в улицах города, чтобы поставить Волгу под жесткий контроль. Сам же город никакой ценности не имеет!

Паулюс, надев очки, всматривался в тени и полутени на земле, снятые с высоты полета, спросил – что за черточки?

– Траншеи, – ответил Адам. – А вот и сам главный пояс оборонительных сооружений, который серьезным препятствием назвать нельзя. Русские напрасно старались, перевернув руками своих женщин горы земли лопатами, и даже вот эти рвы – видите? – совсем не задержат нашу армию.

Паулюс пришел к выводу:

– Мои кости не дрожат при виде этих укреплений между Доном и Волгою, но зато трясутся манжеты, когда я подумаю – что ожидает нас в самом городе?..

Грянул выстрел. Совсем недалеко от штабного автобуса.

– Вилли, узнайте, что там?..

Адам скоро вернулся и махнул рукой.

– Глупейшая история, – сказал он. – Застрелился заслуженный гауптфельдфебель Курт Эмиг, который уже три раза отказывался ехать в отпуск, чтобы нахватать «а-ка» побольше, но, пока он тут обвешивал себя Железными крестами, жена в Грайфсвальде изменяла ему налево и направо. Вот он узнал об этом сегодня и… Наверное, решил отомстить.

– А много у него было «э-ка»?

– Уже три. И медаль «за отмороженное мясо».

– Вот глупец! – сказал Паулюс…

Приказ № 227 был утвержден Сталиным 28 июля, а через пять дней он уже попал в руки немцев, подверженный тщательному анализу. Кутченбах быстро приготовил перевод приказа:

– Главная мысль Сталина такова: без приказа не отступать.

При этом Паулюс случайно вспомнил победный 1941 год и Эриха Гёпнера, разжалованного за отступление без приказа свыше:

– Но у нас такие же приказы фюрер издал после Москвы, а Сталин повторяет их смысл, но уже под стенами Сталинграда, объявленного им крепостью. Ничего оригинального в сталинском приказе я не усматриваю.

– Простите, – вмешался Шмидт. – Сталин уже нервничает, а его приказ – явное свидетельство слабости его армии.

– Пожалуй, вы правы, – согласился Паулюс.

Но согласился неохотно, ибо соглашаться со Шмидтом он не желал бы ни в чем! Шмидта называли «серым кардиналом», который за спиной Паулюса желал бы управлять его армией; наконец, до Паулюса дошли и слова генерала Арно фон Ленски, что Шмидт – это партийный Мефистофель, приставленный к аполитичному Паулюсу. Шмидта в армии не любили и за грубость, с какой он выражал свое мнение, не раз выдавая его за мнение командующего.

Барону Кутченбаху, своему зятю, Паулюс сказал:

– Милый Альфред, я не желаю, чтобы моя любимая дочь Ольга осталась вдовою. Я вам советую иногда снимать свой черный мундир зондерфюрера, чтобы не нарваться на пулю от русских, которых вы же сами иногда и жалеете…

Этот совет он дал зятю после одной тягостной для него беседы с генералами Отто Корфесом и Мартином Латтманом, которые откровенно называли эсэсовцев «сопляками»:

– Они, войска СС и СД, крадутся, словно шакалы, за нашей армией, а что они творят там, на хуторах и в станицах, об этом известно, пожалуй, лишь начальнику вашего штаба.

– Пусть они и отвечают за все, – сказал Паулюс. – Но при чем здесь моя элитарная армия?