Барчуки. Картины прошлого

— Ишь как хлестнула чёртова ветка! — проговорил извозчик, собравшись наконец с духом, на что Аполлон сейчас же ответил ему насмешливым, хотя не совсем успокоившимся голосом:

— А ты небось и испужался, борода ты пеньковая!

Впрочем, рассказа своего он всё-таки не продолжал. Только когда уж мы отъехали побольше версты, к нашему удивлению, заговорил сам извозчик.

— Сатана! — произнёс он, словно стараясь вникнуть в смысл этого слова. — Кто ж это тебе, почтенный, сказал, что это сатана? Может, это просто «хозяин» сам был. А ты вот, как я вижу, поступил не как следует: тебе б было его допросить, что, мол, к худу аль к добру? Он бы тебе и сказался.

Аполлон презрительно усмехнулся, хотя по тону его и видно было, что этот вопрос в первый раз пришёл ему на ум.

— Ты таки меня и учить будешь, без тебя я и «хозяина» не распознаю! — и помолчавши немного, он так же небрежно прибавил: — и «хозяина» твоего видел. На чердаке за зимними рамами сидел. Ведь это тебе диковинка сатану узнать. Ну, ты хоть сам предъясни мне: кому окромя и быть, как не сатане? Нешто же на сатану и примет уже не положено? Ведь в святых отцах существует же ему описание? Все его документы прописаны, что и как, а то не сатана! Стало, уж сатана, коли барин через два года и жисть покончил.

Извозчик окончательно смирился перед такими неопровержимыми доказательствами.

— Оно конечно, — возразил он не совсем смело. — Само уж сердце об ём человеку весть подаёт.

— Да и жупелом воняет, — добавил Аполлон снисходительно.

В это время впереди нас на чёрно-синем небе медленно стал выкатываться красный, как пожар, огромный круг месяца.

— Ну вот нам Господь и свету давает! — сказал Аполлон весело. — Ехать-то теперь будет и поспособнее!

— Нет, уж в лесу, как в погребу! Вот нешто как месяц на самую твердь заберётся, так будет светить, дерево застить его не станет, а то тут дерево свету не пущает.

— А лесом-то ещё далече нам ехать будет?

— Да оно, как левей бы то взять, версты через четыре и вышли бы к монастырю, ну, а вот нашею-то дорогой ехать, так и спать ещё тут будем. Ведь и Теплово село всё тут в лесу же, в овраге сидит. Это места монастырские, старинные.

И произнося эти слова, извозчик стал задумчиво смотреть на месяц. Долго и пристально глядел он на него, наконец сказал с серьёзным видом:

— А вот об этом давно я думаю, чьё это только изображенье на себе месяц имеет? Ведь это никак лик какой: вишь, у него и глаза есть, и нас написан. Всё как следует.

— Вестимо, лик, — важно отвечал всезнающий Аполлон. — Авелев лик, сказывается. Вот, что Каин Авеля убил… Кровь, значит, его вопияла, вот его на небо и произвели.

— Идишь ты что! — подивился извозчик, всё-таки не отведя глаз от неба. — То-то я вижу, лик. Ну, а вот эта-то полоса, почтенный, она-то что ж такое? Как это об ей сказывается? Вишь, она по небу речкою какой бежит.

— Что там сказывается! Обнакновенно, дорога небесная. По ей пойдёшь, придёшь в Киев, а супротив его пойдёшь, придёшь в Иерусалим, что вот Царьградом по книгам прозывается. Это уж от Бога так положено.

— Да это точно я слыхал. Только ведь это одним христианам по ей идти можно. Другим, значит, не дано.

Аполлон не отвечал и сам стал глазеть на небо. Помолчав несколько, любознательный извозчик опять начал:

— А вот ещё говорят, при месяце покойникам слободнее бывает. В прогулку, вишь, их отпущают.

— Да не одним покойникам, тут и нечисти всякой простор даётся: это уж, значит, их час. Вот не хуже Ушан, все свои дела больше по ночи творил.

— А что, почтенный, — перебил поспешно извозчик, будто вспомнив что-то. — Давно же это Ушан ваш покончился? Помер он, что ли, али так куда девался?