Бардак на чердаке

А что делать с живописью, мозаикой, камнем и кино? Сталина из них вырезать, замазать, сколоть удалось – Ленина никак не удается. Потому что, если его оттуда вырезать, останется один эпизод с выстрелом.

И сами художники ни в какую не хотят с ним расставаться. Если раньше они жаловались, что, кроме Ленина и Сталина, рисовать ничего не дают, то теперь, кроме Ленина и Сталина, ничего и не получается.

А что делать со скульптурой, которой у нас завались? В каждом областном городишке обычно столько памятников Ильичу в самых невероятных позах, что при достаточно быстрой ходьбе можно посмотреть фильм «Танец вождя мирового пролетариата».

А какой он во всех памятниках здоровый?! Просто не Ильич, а какой-то полысевший Шварценеггер.

Начали было сносить все подряд, потом вдруг оказалось, что среди них затесались произведения искусства. А отличить штамповку от произведения народ пока еще не умеет.

Дальше. Вдруг оказалось, что переименовать город в кого-нибудь на радостях, что наконец умер, народу ничего не стоит. А после того, как радость прошла и пришла пора переименовывать обратно,– это стоит уже жуткие миллионы.

Может, тогда имена так и оставить, чтобы люди не забывали, кого они должны благодарить за такую веселую жизнь.

А что делать с праздниками, парадами и другими развлечениями? С одним «красным днем», вроде, все ясно. Из праздника сделать день траура, но все равно отдыхать, а что прикажете делать с 1 Мая и 8 Марта? В мире никто не понимает, что это за праздники. Почему трудящиеся празднуют один день в году, а тот, кто не трудится, все остальное время? А этот Международный женский день, который нигде, кроме нашего народа, не прижился. В других странах не понимают, как это можно поздравлять женщину с тем, что она не мужчина.

Ну а прочие развлечения? Раньше, судя по длине очереди, наибольшее удовольствие советскому человеку доставляло зрелище мертвого вождя. А что делать теперь?

Можно, конечно, перенаправить очередь из Мавзолея в «Макдональдс», но веселье уже будет не то.

А что будет отечественная сатира делать без вождей? Она же захиреет, увянет и умрет с тоски.

Скажем, в кинофильме Соловьева «Черная роза – эмблема печали, красная роза – эмблема любви» показали в сатирической форме, как какает Сталин. Теперь осталось показать, как какает Ленин, и говорить нашим сатирикам будет больше не о чем.

Так что давайте уж Ильича не трогать – себе дороже обойдется. «Ленин – жил, Ленин – жив, Ленин будет жить!» Короче, живчик такой…

Обои

Мутит меня, сил нет. А все с тех пор, как на обойную фабрику бригадиром устроился. Один на тридцать три обойщицы. Половина не замужем, половина разведенных. Устаю очень, особенно в ночную смену.

Прибавьте сюда шеф-повара Настюху. Горячая баба, особенно на раскаленной плите.

Директорская секретарша и та на мои плечи легла. Я ее спрашиваю: «Вер, а наш директор не функционирует, что ли, совсем?» «Да нет,– говорит,– функционирует, но так ласково и нежно, что почти незаметно».

Короче, на работе вымотаешься, придешь домой, а там моя Любка сидит. «Пойдем,– говорит,– любимый, я поклеила в нашей спальне новые обои».

«Э! – думаю,– хитрая бестия, в спальню заманить хочет. Нет, я так просто свое тело на поругание не отдам. Возьми да скажи: «Ты только не пугайся, Люб, но выяснилось, что я из этих, из голубых». «Да нет,– подмигивает она,– не голубые, а розовые». «При чем здесь обои,– говорю – Голубой я. От женщин меня тошнит».

Любка сразу плюх лицом на диван и попкой в истерике задергала. «Люб,– говорю,– не реви, это же болезнь». «Заразная?»– сразу переспросила она. «Нет,– говорю,– это психическое. Это когда женщину чем-нибудь пришибить охота, вот как мне сейчас тебя».

Потом сжалился. «Ладно,– говорю,– не реви. Пойдем в последний раз этим позорным делом займемся, и все, завяжу я с вами».

С утра встал, пошел ноги для чулок брить. Как женщины это делают, я не знаю, но я коленки вдоль и поперек изрезал. Потом стал юбку выбирать. Какие-то странные они, ширинка у всех сзади расположена. Вдобавок ко всему Любкин бюстгальтер не подошел. Маловат для моей груди, зараза, оказался.

Выхожу на городскую панель. Тут же ко мне местные путаны подгребают: «Эй, новенькая,– кричат,– в очередь вставай». «Зачем?»– спрашиваю. «Дура, что ли? Мы тут с ночи на мужиков пишемся. И чур, больше двух в одни руки не брать».

«Да бросьте, девчата, – говорю – Я в вашем деле не конкуренция. Сексуальное меньшинство я». «А ну, докажи»,– потребовали они, а сами как налетят, и каждая подергать мое доказательство норовит. Ну я же не железный. Смотрю, мое сексуальное меньшинство в сексуальное большинство превращается. Я как закричу: «Зря, дуры, стараетесь, денег у меня все равно нет». «А,– говорят,– ну тогда тебе здесь делать нечего. Все твои клиенты на демонстрацию в защиту секс-меньшинств ушли».