Бардин

Через год абитуриент снова предстал перед строгими членами конкурсной комиссии. А затем, когда экзамены закончились, произошел любопытный эпизод.

По комнатам, где размещались будущие студенты, прошли один за другим фуражечник, портной, сапожник.

— Что желает господин студент: пошить фуражку для института специально или выбрать готовую?

— Но я еще ничего не знаю!

— Я знаю… Вы приняты.

— Как?! Откуда вам это известно?!

— Вы приняты.

Возбужденный Бардин не знал, верить или не верить такому сообщению.

Но за фуражечником уже шел портной:

— Разрешите? Пану студенту необходимо иметь форменный мундир. Поздравляю вас, вы приняты.

Секрет открывался просто. Заинтересованные в заказах более ловкие портные и сапожники держали тесную связь с канцелярией института. За коробку конфет или флакон духов работающие там девушки сообщали о принятых сразу же после заседания ученого совета, еще до того, как результаты становились известны абитуриентам. Шили студентам, конечно, в кредит.

От учебы в Ново-Александрии остались добрые воспоминания.

Хорошо запомнились лекции профессора Мышкина по физике, Самойлова по кристаллографии. Несмотря на сухость предмета, Самойлов так просто и понятно излагал его, что студенты хорошо определяли строение кристаллов и минералов и, как правило, посещали все без исключения лекции Самойлова. Много занимался Бардин химией в лаборатории профессора Семенова, который уделял ему внимания больше, чем другим студентам, разрешал заниматься в лаборатории во внеучебное время.

Помпезно выглядело само здание института. Это был дворец польского князя Чарторийского. Здание состояло из старой дворцовой части и двух пристроек более позднего происхождения в виде буквы «П». В центре помещался бассейн, выложенный камнем, с различными водяными растениями. Кроме главного здания института, в парке имелся еще ряд зданий с интригующими названиями: беседка Сивиллы, замок Эстерли и т. п. Помимо того, было много гротов и подземных ходов, сохранившихся от далекого прошлого.

Здесь, в Ново-Александрии, Ивана Бардина застала русско-японская война и революция 1905 года. События в Порт-Артуре, поражение русских войск тяжело отзывались в сердцах. Всколыхнувшееся чувство патриотизма не прошло мимо Ивана Бардина, он решил проситься добровольцем в эскадру, отправлявшуюся на Дальний Восток.

Отговорили товарищи, видевшие дальше: «Помогать этой войне не следует!»

С осени 1904 года в институте участились студенческие сходки и собрания. Среди различных вопросов, которые ставились на обсуждение, были и такие, как выражение протеста против существующего строя.

У польских студентов, вспоминал Иван Павлович, существовала своя организация — «коло», что значит кружок. Их можно было всегда узнать по одежде. Вместо форменного мундира они носили так называемую «кланку» — тужурку с красными, синими или зелеными отворотами, фуражку-«конфедератку», высокие сапоги и дубовую палку-полянку с серебряным наконечником. «Это был очень красивый костюм, который любили одевать и русские. Как у поляков, так и у русских он выражал протест, несогласие с существующими порядками».

Революционно настроенная молодежь института пользовалась каждым удобным случаем, чтобы показать свою оппозицию царскому правительству. Репрессии начальства — исключение на год и на два из института — воспринимались многими с гордостью. Здесь установилась своеобразная традиция: оканчивать институт только после того, как попадешь в «неблагонадежные».

Не миновал этого и Иван Бардин.

«В Люблинском театре, примерно в 100 километрах от Ново-Александрии, ставили пьесу «Контрабандисты», в ней весьма отрицательно изображалась жизнь пограничных евреев. Студенчество решило спектакль сорвать. В Люблин была командирована наша группа. Во время представления в театре начались крики, свист, на сцену полетели огурцы. Спектакль был сорван, студентов арестовали и отвели в полицию. Министерство народного просвещения предложило исключить их сроком на один год. Большая часть студентов института выразила им свое сочувствие. Тогда их также исключили из института. В числе пострадавших оказался и я».

событие имело в жизни Ивана Павловича далеко идущие последствия. Выгнанный из института, он должен был где-то работать. Решил: «Поеду в Ставрополь», туда, где уже временно работал помощником землемера во время каникул, год назад.

Здесь судьба близко столкнула его с событиями, которыми был так богат год 1905-й. В городе жило много верующих различных религиозных толков. Между ними нередко велись горячие споры. Вот чем кончился, по рассказу Ивана Павловича, один из таких диспутов:

«Однажды в летний субботний вечер возле церкви, находившейся наплавной, Дворянской улице города, между собравшимися разгорелся спор на религиозную тему. Верующие горячо и громко что-то доказывали друг другу. Народу было много, но никаких признаков нарушения общественного порядка как будто не было…

Мы сидели неподалеку и наблюдали за происходящим, пытаясь понять существо спора, возникшего между молоканами и старообрядцами.