Барды

На эстраду — не рвалась. А между тем, могла бы… и могла , когда требовалось. Дуэтом пела с молоденькой Аллой Пугачевой в колхозном клубе (радиоредакция «Юность» командировала сотрудников на картошку), и будущая сверхзвезда, обретавшая первую уверенность, просила: «А что, если эту?… Давай попробуем!..» — и у них получалось! А в другой раз, когда из-за болезни Высоцкого срывался его концерт, и надо было спасать положение, — спасла-таки: отработала сольную программу, так что выздоровевший через несколько дней кумир позвонил — выразить признательность.

Спокойно выдерживала «конкуренцию» с такими светилами… а выступала мало. Ей говорили, что надо напоминать о себе, появляться перед слушателями, «а то могут и забыть». Отвечала: «Ничего страшного». В смысле: и пусть забудут… Так не забыли! Песни — с первого же исполнения становились бардовской классикой и в золотом фонде остаются по сей день. И те, ранние, что сочинялись в 50-е годы студенточкой, только что перешедшей с вечернего отделения пединститута на дневное. И те, что писались в 60-е в тоске по любимому человеку, поехавшему с дипломом того же пединститута учительствовать в медвежий угол. И те, что в 70-е годы писались для прославленной радиостанции «Юность» (не в начальстве прославленной — в массе молодых слушателей).

Ни Пугачева, ни Высоцкий не были Аде Якушевой «соперниками» — ни в музыкальном, ни в поэтическом отношении. Соперником был тот, кто казался ближе всех, — Юрий Визбор. Близость не мешала несходимости сверхзадач, и несходимость эта, как ни странно, не мешала не только взаимопритяжению, но провоцировала на совместные «проекты», то есть сочиняемые в соавторстве песни, разрывавшиеся от внутреннего драматизма.

Одну из таких совместных песен я сейчас попробую разбить на индивидуальные партии, предположив (разумеется, совершенно интуитивно), где чьи строки, и пусть читатель почувствует диалог двух душ, а для начала припомнит характер визборовского лирического героя: упрямого, настырного, неуемного искателя приключений и испытателя героики.

Первую строку выдает Ада; восхитившись ею, Визбор предлагает продолжить вместе; строчка действительно завораживающая, как колдовской оберег:

Да обойдут тебя лавины…

И дальше — Ада — с детской непосредственностью:

…В непредугаданный тот час.
Снега со льдом наполовину
Лежат как будто про запас
По чью- то душу, чью-то душу,
Но я клянусь, что не твою…

Визбор врывается:

— Тебя и горе не задушит,
Тебя и годы не убьют.

Ада продолжает заклинать:

Ты напиши мне, напиши мне,
Не поленись и напиши:,
Какие новые вершины
Тебе видны среди вершин?
И что поделывают зори,
Твой синий путь переходя?…

Визбор подводит опору:

И как Домбай стоит в дозоре,
Подставив грудь стальным дождям.

Ада доверчиво опирается:

А мне все чудится ночами
Тепло от твоего плеча…

Визбор через плечо смотрит — не на нее, а «в мир»:

Вот, четырьмя скрестясь лучами,
Горит в ночи твоя свеча…

Ада — проникновенно:

Дожди пролистывают даты,
Но видно мне и сквозь дожди…

А потом — со смехом:

Стоишь ты, грузный, бородатый,
И говоришь: «Не осуди!»
Ах, пустяки, какое дело —
И осужу — не осужу…

После этой тихой дерзости «соавторство» разлетается вдрызг, и Визбор заканчивает песню в одиночестве, вперив взор в горные вершины:

Мне б только знать, что снегом белым
Еще покрыта Софруджу.
Мне б только знать, что смерть не скоро,
И что прожитого не жаль,
Что есть еще на свете горы,
Куда так просто убежать.

И он убегает, улетает, уплывает.

А она — Сольвейг, Пенелопа — садится ждать:

Мне все равно, сколько лет позади,
Мне все равно, сколько бед впереди.
Я не хочу, чтобы ты уходил.
Не уходи или не приходи!

— Так приходить или не приходить? — должен тут подумать железно-логичный мужик, и мы, отдав должное его бескомпромиссности, проводим его в путь, но сопровождать сейчас не будем, а останемся здесь, «в начале всякого пути», где застывает в ожидании пленительно-всеотзывчивая душа, готовая смешать «да» и «нет» ради того, что кажется ей смыслом существования. Для этого смысла, и для сверхзадачи бытия она не ищет другого слова, кроме слова «любовь», но собранное в этом слове мироощущение много шире «интимной лирики».