БАРДЫ

На эстраду - не рвалась. А между тем, могла бы… и могла , когда требовалось. Дуэтом пела с молоденькой Аллой Пугачевой в колхозном клубе (радиоредакция «Юность» командировала сотрудников на картошку), и будущая сверхзвезда, обретавшая первую уверенность, просила: «А что, если эту?… Давай попробуем!…» - и у них получалось! А в другой раз, когда из-за болезни Высоцкого срывался его концерт, и надо было спасать положение, - спасла-таки: отработала сольную программу, так что выздоровевший через несколько дней кумир позвонил - выразить признательность.

Спокойно выдерживала «конкуренцию» с такими светилами… а выступала мало. Ей говорили, что надо напоминать о себе, появляться перед слушателями, «а то могут и забыть». Отвечала: «Ничего страшного». В смысле: и пусть забудут… Так не забыли! Песни - с первого же исполнения становились бардовской классикой и в золотом фонде остаются по сей день. И те, ранние, что сочинялись в 50-е годы студенточкой, только что перешедшей с вечернего отделения пединститута на дневное. И те, что писались в 60-е в тоске по любимому человеку, поехавшему с дипломом того же пединститута учительствовать в медвежий угол. И те, что в 70-е годы писались для прославленной радиостанции «Юность» (не в начальстве прославленной - в массе молодых слушателей).

Ни Пугачева, ни Высоцкий не были Аде Якушевой «соперниками» - ни в музыкальном, ни в поэтическом отношении. Соперником был тот, кто казался ближе всех, - Юрий Визбор. Близость не мешала несходимости сверхзадач, и несходимость эта, как ни странно, не мешала не только взаимопритяжению, но провоцировала на совместные «проекты», то есть сочиняемые в соавторстве песни, разрывавшиеся от внутреннего драматизма.

Одну из таких совместных песен я сейчас попробую разбить на индивидуальные партии, предположив (разумеется, совершенно интуитивно), где чьи строки, и пусть читатель почувствует диалог двух душ, а для начала припомнит характер визборовского лирического героя: упрямого, настырного, неуемного искателя приключений и испытателя героики.

Первую строку выдает Ада; восхитившись ею, Визбор предлагает продолжить вместе; строчка действительно завораживающая, как колдовской оберег:

Да обойдут тебя лавины…

И дальше - Ада - с детской непосредственностью:

…В непредугаданный тот час.

Снега со льдом наполовину

Лежат как будто про запас

По чью- то душу, чью-то душу,

Но я клянусь, что не твою…

Визбор врывается:

- Тебя и горе не задушит,

Тебя и годы не убьют.

Ада продолжает заклинать:

Ты напиши мне, напиши мне,

Не поленись и напиши:,

Какие новые вершины

Тебе видны среди вершин?

И что поделывают зори,

Твой синий путь переходя?…

Визбор подводит опору:

И как Домбай стоит в дозоре,

Подставив грудь стальным дождям.

Ада доверчиво опирается:

А мне все чудится ночами

Тепло от твоего плеча…

Визбор через плечо смотрит - не на нее, а «в мир»:

Вот, четырьмя скрестясь лучами,

Горит в ночи твоя свеча…

Ада - проникновенно:

Дожди пролистывают даты,

Но видно мне и сквозь дожди…

А потом - со смехом:

Стоишь ты, грузный, бородатый,

И говоришь: «Не осуди!»

Ах, пустяки, какое дело -

И осужу - не осужу…

После этой тихой дерзости «соавторство» разлетается вдрызг, и Визбор заканчивает песню в одиночестве, вперив взор в горные вершины:

Мне б только знать, что снегом белым

Еще покрыта Софруджу.

Мне б только знать, что смерть не скоро,

И что прожитого не жаль,

Что есть еще на свете горы,

Куда так просто убежать.

И он убегает, улетает, уплывает.

А она - Сольвейг, Пенелопа - садится ждать:

Мне все равно, сколько лет позади,

Мне все равно, сколько бед впереди.

Я не хочу, чтобы ты уходил.

Не уходи или не приходи!

- Так приходить или не приходить? - должен тут подумать железно-логичный мужик, и мы, отдав должное его бескомпромиссности, проводим его в путь, но сопровождать сейчас не будем, а останемся здесь, «в начале всякого пути», где застывает в ожидании пленительно-всеотзывчивая душа, готовая смешать «да» и «нет» ради того, что кажется ей смыслом существования. Для этого смысла, и для сверхзадачи бытия она не ищет другого слова, кроме слова «любовь», но собранное в этом слове мироощущение много шире «интимной лирики».