Барьер (сборник)

— Ну, хорошо. Пусть будет по-твоему. Уничтожая персонкод, он уничтожил какого-то там дьявола или, вернее, его инструмент. Ну ж что? Разве это в чем-либо изменяет положение? Он скоро убедится, что это было бессмысленно.

— Он начинает сражение с нашим миром.

— Оно заранее проиграно. Не пройдет двух дней, и он капитулирует. Ты думаешь, когда его прижмет голод, он не воспользуется пищевым автоматом? Хоть и будет верить, что это сатанинская штучка?

— Ты не прав. Голодом его не возьмешь. Впрочем, дело не в этом. Не думаю, чтобы он попытался начать борьбу со всем миром техники. Суть дела не в этом. Неужели ты не понимаешь? Чтобы отважиться ударить камнем по персонкоду, нужна не только храбрость. Мы потерпели поражение! Мы все! И прежде всего я? Поступив так, Модест недвусмысленно показал, что не просто нам не доверяет, а считает нас представителями злых сил. Вернее, сил, которые, по его мнению, враждебны богу. Не могу простить себе, что приказала ему ждать, оставила его одного. Он просил, чтобы я вернулась… Ему нужна была помощь. Тогда еще не все было бы потеряно.

Мигала насупился.

— Ты думаешь, он уже не вернется?

Она кивнула.

— Более того. Я начинаю опасаться, что дело вообще безнадежно, что без нейрофизиологической терапии не обойтись, не избежать вторжения в глубь его мозговой системы. Может, я и ошибаюсь. Может, просто выбрала не тот путь. Но как бы там ни было, это не облегчит дальнейшей работы тем, кто примет ее после меня. Я только зря потратила время… Я должна была поехать с ним в Рим… Это может показаться тебе странным… но я привязалась к нему. Этот человек… как бы больной. Больной и очень несчастный. Он все время мечется. Он нигде не может найти покоя. На каждом шагу на него обрушиваются удары. Он не может найти себе места. Не умеет. Он жил и все еще живет в аду. В настоящем аду самоистязания. Разве мы… мы, люди двадцать первого века… отдаем себе отчет в размерах пропасти, отделяющей нас от времени Модеста Мюнха? Разве можем мы осуждать его за то, что он такой? Мне думается, мы должны ему сочувствовать. Я, например…

— Ты сгущаешь краски, — пытался утешить Каму Стеф. — Я думаю, он вернется, и довольно скоро. Во-первых, один он не справится, во-вторых, ты для него не только врач.

— Не знаю. Порой это вызывает совершенно обратную реакцию. А что касается того, что один он не справится, то это тоже не совсем верно. Мы с Модестом уже немало поездили по стране, а он достаточно разумен, чтобы использовать современные достижения техники. Он легко усваивает правила игры, пусть даже видя в ней бог знает что. Меня больше волнует другое: как бы он не совершил какой-нибудь глупости.

— Не успеет. Вряд ли он мог спрятаться так, чтобы его нельзя было отыскать за два-три дня. Впрочем, чем скорее он начнет действовать, тем скорее его отыщут. А ты и правда не догадываешься, где он может быть?

— Догадываюсь. Именно поэтому и волнуюсь…

— Ну, что он может сделать? Даже если уничтожит несколько автоматов… Для того чтобы вызвать какую-нибудь значительную катастрофу, необходимы солидные технические знания.

— Я имею в виду не это. Он слишком осторожен, чтобы попытаться так вот сразу разрушить мир, в котором живет. Даже если считает его делом рук дьявола.

— Значит, ты думаешь, он просто сбежал от нас?

— Но только. Скорее, он не бежит, а ищет…

— Что?

— Своего бога. Точнее: ответ на вопросы, которые вызывают у него все большее беспокойство.

— Почему же ты за него волнуешься?

— А ты думаешь, ответ будет таким, какого он ждет?

XII

Он молился долго и усердно. В часовне царил полумрак, свет лампадки перед алтарем и тишина вокруг действовали успокаивающе после заполненных нервным напряжением часов. Свет с улицы едва рассеивал тьму, и даже шум огромного города по каким-то таинственным причинам не переступал порога святилища.

Иногда ему казалось, будто все пережитое за последние месяцы было лишь кошмарным сном, будто ничто не изменилось, и он, как и прежде, одинокий, молится в ночные часы в соборе. К сожалению, сознание реальности постоянно возвращалось, нарушая покой, вливавшийся в его душу вместе со словами молитвы. Он хотел забыть о мире, существующем за соборными стенами, но одновременно его охватывал страх при мысли о том, что это желание греховное бегство от того, что неисповедимые решения Провидения дали ему в удел. Не было ли испытанием то, что он нашел здесь, на Земле, во времена как он их называл — «нового упадка»? А может, это не только испытание, но и миссия, которую он обязан исполнить, невзирая на слабость тела и духа? Иначе он предаст Всевышнего.

Эта мысль, в течение многих недель мучившая его, теперь целиком завладела им.

Двенадцать часов назад он с надеждой и доверием пересекал площадь перед базиликой. То, что он здесь нашел, превосходило самые смелые ожидания: вот она, столица Петрова, еще более прекрасная, чем та, которую он видел много веков назад. Тогда только еще возводился купол базилики, не было роскошного портика, статуй святых, взирающих на площадь с высоты. Не было прежде и гигантского обелиска, увенчанного крестом.