Барьер (сборник)

— Экая глупость! — пробормотал сэр Саграмор и, отворотясь от ристалища, вступил в беседу с другими рыцарями короля Артура. Да только тут же опять повернулся к турнирному полю. Ибо поднялся вдруг Ланселот, сидевший подле ложи короля и избранных его рыцарей — он не имел еще права на место в самой ложе, — и в ту же минуту на арену выступили четыре герольда с фанфарами (их-то увидев, и встал Ланселот), в пурпурных плащах, дерзко выделявшихся на почти белом песке, и раздался трубный сигнал «внимание!». Следом за трубачами на могучей, раскормленной лошади выехал герольд-глашатай, почтительно склонился перед Артуром и, подняв руку, возвестил:

— Ланселот, сын Годревура, из подневольной судьбы в свободное звание вознесенного, а потом и дворянством пожалованного, бросает вызов всем рыцарям Круглого стола и призывает их сюда, на ристанье, в том порядке, какой им будет угоден, биться же готов тем оружием, какое они выберут сами. Вызов его теряет силу после первого же понесенного им в честной битве поражения. А так как он высоко чтит, уважает и любит сих рыцарей, то и вызывает их не на смертный бой, а лишь до тех пор, пока один из противников не сдастся либо не будет повержен наземь. Единственное его желание — показать господину нашему Артуру, коего он любит и почитает, что уже достоин рыцарского пояса, плаща, перчаток и меча! Так приказал мне возвестить господин Ланселот, сын Годревура!

Горе-рыцари, только что красовавшиеся на арене, онемели, услышав могучий вызов, видя перед собою тех, к кому он относился, зная их силу и доблесть; однако люди свободного знания и простые дворяне громогласно славили Британию и дружно просили короля Артура дозволить беспримерное ристанье, каскад поединков, если, конечно, он состоится. Ланселот стоял у перилец подмостков, ниже королевской ложи, но выше свиты, и ждал. Он дожидался тишины. Между тем наверху, в ложе, происходили странные вещи. Прославленные рыцари недоуменно переглядывались, Артур растроганно бормотал: «Ах ты, чертенок, щенок, гордец!» — а королева Гиневра устремила на Ланселота пристальный взгляд. И, так как не увидела в его чертах ни дерзкого юношеского бахвальства силой, ни дикого трепета непомерной гордости, а разглядела, напротив, скорее горечи исполненное спокойствие, — лицо ее вдруг жарко запылало. «Он победит!»

Ланселот стянул с правой руки окованную железом перчатку и бросил ее на пустую арену.

— Бога и короля призываю в свидетели! Не тщеславием движим я, а одною лишь честью.

— А что, Ланселот, — спросил кто-то из славных рыцарей, ворчливо, негромко, однако голос его далеко разнесся в мертвой тишине, — а что, если ты нам пока не достойный противник?

— Тогда еще пять лет я ни разу ни с кем не выйду на бой.

Это был прекрасный, суровый ответ, ответ мужчины; рыцари посмотрели на Артура.

— Что же, бросайте ему перчатки! Лишь бы горло ему не проткнули, а кости поломаете — ничего. Пусть набирается ума-разума!

Твердо выразил Артур свою королевскую волю и сел на место с надеждой: рыцари мягко, но отделают Ланселота. Он-то знал, чему быть, ежели победит любимец его: Ланселот по праву потребует себе рыцарский меч — и получит, а тогда хоть назавтра выступит против Дракона. И умрет. Вот почему уповал Артур на то, что обломают рыцари слишком уж разросшиеся рога Ланселотова самолюбия: если сейчас победят Ланселота, он проживет здесь еще несколько лет; конечно, король и растил-то его для битвы с Драконом, да только мальчик, казалось ему, для этого еще не созрел. И потому, сжав кулаки, разрешил он рыцарям принять этот неслыханный, небывалый в анналах турниров вызов.

Но и после королевского слова не воспылали задором легендарные рыцари Британии. Ставка была мала, к тому же все они любили веселого товарища в походе, храброго в сражении юного Ланселота. Наконец, делать нечего, согласились и, наломав соломинок, стали тянуть жребий. И встал, неохотно встал сэр Дезимор.

— Да будет так, Бога зову в свидетели… — Он говорил так тихо, что услышали лишь стоявшие рядом, — Бога беру в свидетели, ты глупец! Но, коль тебе не терпится, коли так получилось… Пошли!