Барилоче

Тяжелым ударом, вот чем обернулась для бедняги Деметрио история с этим нищим, я знаю, он переживал больше, чем говорил, это понятно, строил из себя умника, не хотел выглядеть одураченным, но меня-то как ему обмануть, скажи на милость. Я помню, лицо у него вытянулось, только на секунду, он сразу взял себя в руки, но я видел это лицо и уже не забуду. Куда ты положил спецовки, Негр, где ты их оставил? скажи, не может быть, ты уверен, Негр? не смотри на меня так, ищи, друг… Он не долго сомневался, сразу затих, бедняга, смекнул, что к чему, да какое там, он с самого начала понял, просто не хотел смириться, конечно, я понимаю, Деметрио, сказал я ему, каждый ошибается, брось, давай-ка, переоденься спокойненько, возьми, Деметрио, надень вот эту, которая поменьше, тебе отлично подойдет, мне вторая маленько жмет, но плевать, давай, брат, поторопись, а то уже поздно.

Он все утро держался молодцом, мы хорошо позавтракали, даже в бодром настроении. Единственная неприятность ждала в конце проспекта Независимости, ох, там я подумал, вот черт! сейчас он захочет пойти искать старикашку, черт его дери! Но нет, ничего подобного, он взял себя в руки и говорит, Негр, сходи лучше ты, а я посижу, пакетов-то мало, ты не против? Конечно, брат, еще не хватало, говорю, вышел, но, правда, признаюсь, хоть мне и пришлось для этого подпрыгнуть, посмотрел исподтишка на тот подъезд, потому что помирал от любопытства, там этот тип или нет, что тут поделаешь. Но никого не увидел, а? ой, ну я не очень разглядывал, конечно, но мне показалось, что не было его. И сразу вернулся в грузовик, Деметрио тоже ничего не спросил.

Мне казалось, ему нужен отпуск, но, ясное дело, у кого его будешь просить, если честно, я работаю в два раза больше, но столько не брюзжу, говорил я ему, ты один, живешь себе потихонечку, и меня вообще-то даже злит, что ты такой, не знаю, это несправедливо, тут убиваешься на работе, а сеньору неженке осточертело, видишь ли, работать, посмотрите на него. Но все-таки мне казалось, что ему обязательно надо отдохнуть, хоть несколько дней, не знаю, поехать в деревню, например, в конце концов, он же деревенский, верно? пару неделек и готово, он бы перестал принимать все так близко к сердцу. Хотя, да, сейчас, после всего, что случилось, начинаешь думать, надо было бросить все это раньше, все это дерьмо, а не терпеть, пока и впрямь станет невмоготу.

LIV

Она извивалась так, как будто хотела что-то нащупать; он наблюдал за ее беспорядочными содроганиями, за этой полуженщиной — полумиражом. Хотя видеть себя он не мог, но отчетливо представил на секунду, нарисовал в воображении собственное тело в четырех стенах, со спины, терзающее другое тело. Из этой воображаемой позиции он искал точки соприкосновения с чужим телом, но с трудом совпадал с ним только в ритмичном слиянии, искал хоть какую-нибудь деталь: ласковое прикосновение к затылку, грудь, которая вздымалась и опадала, приближалась и отдалялась; но все казалось напрасным, ничто в нем ему не принадлежало. Зачем, зачем стонать, для чего это вранье, молча кричал он Веронике, мерзость, секс сам по себе, без нашего участия, секс, творящий сам себя. Деметрио думал сбивчиво, урывками: твой пот, как холодная вода, мысль обрывалась, и снова: мне жалко тебя, когда ты стонешь.

Однако был момент, когда Деметрио сдался, на несколько секунд поверил, что был не прав. Потеряв контроль, он настойчиво бил Веронику на глубину ножа и смутно слышал: ай, любимый, да, быстрее, продолжай, как я люблю тебя такого. Вдруг — нарастающее головокружение, все меркнет, он не помнил ни дня, ни места, ни номера комнаты, другой голос присоединяется к однообразной песне, а-а, да, любимый, я тоже, зеркало лопается на тысячи осколков, их острые фрагменты падают ему на спину и впиваются в его плоть, причиняя восхитительную, нестерпимую муку. Молния прошла через все его время, объявляя конец, слепота сковала движение, и он упал. Потом они нежно целовались, и он любил ее больше, чем когда-либо, или как всегда, или как раньше. Но хватило одного объятия, еще одного поцелуя, слишком долгого, чтобы зеркало мгновенно восстановилось и улетело обратно на потолок, чтобы прильнувшая к нему в нежном упоении женщина опять превратилась во что-то чужое и липкое.

Уже лежа на спине, он закрыл глаза и представил себе одиночество на берегу. Ночь, все замерло в ожидании. Вода доносила свое журчание, прохладный воздух слегка струился. Не поднимая век, он медленно вздохнул, чувствуя, как ночь затекает в его легкие и наполняет их крошечными звездами. Он поискал другие пальцы, их руки сплелись. Он дотронулся до мягкого, спокойного бедра и сразу понял, что выше будет тонкая белая рубаха, живот, похожий на алтарь, далекое лицо, а потом волосы, пылающие призрачные нити; он знал, эти пальцы зовут его воскреснуть, чтобы снова умереть, и, распаляясь от этого прикосновения, бросился на нее, чтобы овладеть ею окончательно.

LV