Баркер К. Имаджика: Примирение. Гл. 37-62

В свете занимающегося утра они двинулись обратно, и когда оказались под мостом, тени из черных успели превратиться в серо-синие. Несколько лучей уже пробились сквозь лабиринт бетонных конструкций и подбирались к воротам сада.

— Куда ты ходил? — спросил Ирландец, поджидавший Маляра у ворот. — Мы уж думали, ты смылся.

— Я хочу, чтобы вы познакомились с моим другом, — сказал Миляга. — Это Клем. Клем, это Ирландец, а это Кэрол и Бенедикт. Где Понедельник?

— Спит, — сказал Бенедикт, тот самый негр, что стоял на часах.

— А как твое полное имя? — спросила Кэрол.

— Клемент.

— Я тебя раньше видела, — сказала она. — Это ты притаскивал бесплатный суп, а? Ну точно, ты. У меня хорошая память на лица.

Миляга провел Клема в сад. Пламя почти погасло, но жара от углей было вполне достаточно, чтобы отогреть замерзшие пальцы. Он присел на корточки рядом с костром, поворошил угли палкой, пытаясь воскресить угасшее пламя, и поманил Клема поближе. Но наклонившись, чтобы присесть у костра, Клем внезапно замер.

— В чем дело? — спросил Миляга.

Клем перевел взгляд с костра на спящие вокруг груды тряпья. Двадцать или даже больше людей до сих пор видели сны, хотя солнечный свет уже подползал к их логову.

— Прислушайся, — сказал он.

Один из спящих смеялся тихим, едва слышным смехом.

— Кто это там? — спросил Миляга. Звук оказался заразительным, и на лице у него тоже появилась улыбка.

— Это Тэйлор, — сказал Клем.

— Здесь нет человека по имени Тэйлор, — сказал Бенедикт.

— И все-таки он здесь, — ответил Клем.

Миляга поднялся и оглядел спящих. В дальнем углу сада, лежа на спине, спал Понедельник, едва прикрытый одеялом, из-под которого высовывалась его забрызганная краской одежда. Луч утреннего солнца отыскал прямой, ослепительный путь между бетонными колоннами и уперся ему в грудь, захватив также подбородок и бледные губы. Понедельник смеялся, словно эта позолота была щекотной.

— Это и есть тот парень, которой писал со мной картины, — сказал Миляга.

— Понедельник, — вспомнил Клем.

— Точно.

Клем прошел между телами спящих и приблизился к мальчику. Миляга последовал за ним, но еще до того, как он приблизился, смех прекратился. Улыбка, однако, не сходила с лица Понедельника, а солнце тем временем добралось до волосков над его верхней губой. Глаза его были закрыты, но когда он заговорил, можно было подумать, что он видит.

— Смотрите-ка, Миляга, — сказал он. — Путешественник вернулся. Вот это да, черт возьми, я потрясен.

Это был не совсем голос Тэйлора — все-таки гортань, в которой он зарождался, была на двадцать лет моложе, но модуляции были его, наравне с лукавой доброжелательностью интонации.

— Я полагаю, Клем уже успел рассказать тебе, что я болтаюсь здесь поблизости.

— Конечно, — сказал Клем.

— Странные времена, а? Я всегда говорил, что родился не в тот век. А умер, похоже, как раз вовремя. Не знаешь, где найдешь, где потеряешь.

— Ну и вопросы у тебя, Миляга. Ты ведь Маэстро, а не я — тебе на них и отвечать.

— Я — Маэстро?

— Он все еще вспоминает, Тэй, — пояснил Клем.

— Ну тогда ему надо поторопиться, — сказал Тэйлор. — Каникулы кончились, Миляга. Пора приниматься за работу. Если ты облажаешься, нас всех ждет черная дыра… А если она проглотит нас… — Улыбка сползла с лица Понедельника. — …если она проглотит нас, то больше не будет никаких духов в солнечном свете, потому что света вообще не будет. Кстати сказать, где твой подчиненный дух?

— Кто?

— Мистиф, кто же еще.

Дыхание Миляги убыстрилось.

— Ты однажды потерял его, и я отправился на его поиски. Я его нашел, когда он оплакивал своих детей. Вспоминаешь теперь?

— Кто это был? — спросил Клем.

— Ты с ним не встречался, — сказал Тэйлор. — Увидел бы, запомнил бы на всю жизнь.

— По-моему, Миляга забыл, — сказал Клем, глядя на встревоженное лицо Маэстро.

— Ну нет, мистиф по-прежнему у него в голове, — сказал Тэйлор, — Раз увидишь, никогда не забудешь. Ну давай, Миляга. Назови его имя, сделай это для меня. Оно же вертится у тебя на кончике языка.

Лицо Миляги исказилось от боли.

— Ведь это любовь всей твоей жизни, Миляга, — продолжал увещевания Тэйлор. — Назови его. Ну давай же. Назови его.

Миляга напрягся и беззвучно пошевелил губами. Наконец его горло сдалось и выпустило пленника.

— Пай… — прошептал он.

Улыбка Тэйлора появилась на губах Понедельника.

— Да…

— Пай-о-па.

— Ну, что я тебе говорил! Раз увидишь, никогда не забудешь.

Миляга повторил имя раз, и еще раз, произнося его так, словно это было заклинание. Потом он повернулся к Клему.

— Тот урок, который я никак не мог выучить, — сказал он. — Это Пай, Пай меня учил.

— А где сейчас мистиф? — спросил Тэйлор. — У тебя есть какие-нибудь догадки на этот счет?

Миляга присел на корточки перед приютившим Тэйлора телом.

— Его больше нет, — сказал он, пытаясь поймать солнечный луч рукой.

— Не надо этого делать, — мягко сказал Тэйлор. — Так можно поймать только темноту. — Миляга разжал ладонь и подставил ее свету. — Так ты говоришь, его больше нет? — продолжал Тэйлор. — Но как? Как ты мог потерять его снова?