Бархатный диктатор (сборник)

– Я решилась убить его. Он не может, не смеет перейти от меня к другой женщине. Это все равно, если бы меня рассекли надвое и требовали, чтоб я жила и дышала. Я твердо решилась, чего бы мне это ни стоило. Пусть это зовут преступлением! Разве нет у нас верховного права решать самим судьбу наших любимых и близких? Отдать его другим? Молча пережить оскорбление от своего любовника, которому доставила высшее счастье, которого доводила до бешенства, до безумия, до исступления, до потери сознания? Никогда! Я все приготовила к преступлению, сожгла некоторые письма, обдумала все. Я успокоилась, мне наконец стало чудно хорошо…

– Полина, бог с тобой! Загубить человеческую душу! Вдумалась ли ты в это? Представляешь ли ты себе ужас сознавать себя убийцей? Всюду волочить за собою призрак мертвеца, неразрывно и навеки связанного с тобою? Чувствовать себя отрезанной от всего человечества? Да знаешь ли ты, что от иного воспоминания люди лишаются рассудка?

Она смотрела на него неподвижными и бесстрастными глазами. Доводы его не переубедили ее нисколько.

– Но согласись же по крайней мере, что губить себя бессмысленно. Ведь французские судьи сошлют тебя в Кайенну, в пекло и лихорадки, в ужаснейшее каторжное рабство! Ведь не выдержишь же ты этой муки… Пойми же – ты не его, ты себя убьешь!

Это, видно, подействовало. По глазам прошла какая-то вспышка нового решения.

– Ты, пожалуй, прав. Убивать не стоит, но мне хотелось бы мучить его долго, очень долго, всю жизнь. Чтобы никогда он не успокоился. Отравить его кровь и душу смертельным и медленным ядом. Чтобы все поблекло для него, чтоб весь мир потерял свои краски. Чтобы он медленно хирел, ежеминутно в проклятиях вспоминая меня. О, полжизни я бы отдала, чтобы довести его до этого, чтоб в отчаянии и гневе он проклинал бы свою измену…

– Оставь, Полина. Эта мстительность недостойна тебя. Да и не стоит он такого самопожертвования. А страдание свое прими как неизбежное возмездие за страсть. Есть, видно, такой закон…

– В одном ты прав. Губить себя из-за него не стану. Но я еще пребольно раню его.

– К чему это?

– Я должна отплатить ему… или погибну с тоски.

– Увлечешься другим и все позабудешь.

– Никогда! Счастье и наслаждение в любви кончены для меня. Ласка мужчин будет всегда напоминать мне унижения и страдания.

– Только не копи в своем сердце этой ненависти, не дорожи ею, не береги ее, как сокровище…

– Она пройдет только тогда, когда я унижу и растопчу его. Мстя ему, я отомщу вам всем.

И губы ее как-то истончились и плотно сжались, пока взгляд снова становился неподвижным и неумолимым.

Исповедь

Во времена баронов повесить на воротах вассала ничего не значило. Убить своего брата тоже. Следовательно, натура подчиняется тоже разным эпохам…

Из черновиков «Преступления и наказания»

Из окна Полины открывался превосходный вид на Париж. Особенно на ближайший квартал святой Женевьевы. Как-то днем она обратила его внимание на архитектуру средневековой базилики, за самым храмом революционного Пантеона.

– В этой церкви я недавно исповедалась в одном преступном замысле.

Он вздрогнул…

– Неужели же ты клевещешь на себя перед этими католическими патерами, развращенными целибатом?..

– Нисколько, я говорила правду. А чем католический священник хуже нашего протодиакона?

Его снова охватила мучительная тревога за нее. Сердце его исходило болью. Она ласково улыбнулась.

– Не горюй, смотри лучше, какая это чудесная часовня! Она считается одной из самых изящных во всем Париже. Это Сент-Этьен-дю-Мон. Право же, здесь стоит исповедаться в самом страшном грехе…

Он уже любовно следил за контуром этого маленького дворца-церкви. Греческий портал с боковыми нишами и барельефами, каменные розы и высокий остроконечный фронтон, над которым капризно и стремительно возносилась узкая квадратная башня к легкой и сквозной флорентийской кампаниле. Все вместе было восхитительно по тонкости узоров и фантастическому рисунку целого.

– Тебя не было в Париже, я и пошла в эту часовню исповедаться аббату.

– Но в чем же? в чем?..

Тогда она созналась ему в одном своем тайном плане. В припадке ненависти к Сальвадору, в неутомимом желании всех растерзать и уничтожить она пришла к страшной и кровавой мысли, совершенно и безраздельно овладевшей ею. Необычайный и огромный замысел захватил ее и не выпускал из своих цепких лап. Она до сих пор не вполне освободилась от него.

– Что же это? Убить Сальвадора?

– Нет, не его.

– Не его? Но кого же? Может быть, меня?..

– О нет! – бросила она так легко и спокойно, что даже горько стало от этого презрительного миролюбия. – Нет, не тебя. Я говорю тебе – замысел грандиозный и необычайный…

Глаза загорелись героической решимостью.

– Скажи же, облегчи душу.