Бархатный путь

Помню, побывал на одном нашем собрании и любимый всеми нами Николай Заболоцкий. Ради него устроили мы нечто вроде поэтического парада: каждый прочёл по одному, а то и по два стихотворения, а потом слово взял сам Николай Алексеевич. О стихах наших отозвался он дружественно, он явно симпатизировал Гитовичу и нам. А через двадцать лет и мне довелось сказать о нём несколько слов. В октябре 1958 года я поехал в Москву на его похороны, на гражданской панихиде в Союзе писателей СССР выступил с небольшой прощальной речью. Оратор из меня — никудышный, выступать с речами не люблю и не умею, но тут в душе моей произошла какая-то вспышка горестной энергии, — и говорил я, кажется, не хуже других. Стержнем моего выступления были слова Блока о том, что у подлинного поэта нет карьеры — есть только судьба, и что горестная судьба Николая Алексеевича Заболоцкого не сломила его творческого благородства.

х х х

Несколько раз на занятиях нашего объединения присутствовала Анна Андреевна Ахматова. О ней хочу здесь рассказать подробнее. Некоторые её стихотворения я запомнил наизусть ещё в школьные свои годы, хоть в школе её тогда «не проходили», вовсе не упоминали о ней. Ведь даже Блок тогда числился в декадентах, и только благодаря своей поэме «Двенадцать» удостоился включения в школьные программы, а Есенин классифицировался как поэт сугубо кабацкий. Зато в великом педагогическом почёте был Демьян Бедный, его «Главную улицу» надо было учить наизусть, а то «неуд» заработаешь. Тем не менее, ни Блок, ни Есенин, ни Ахматова у читателей в загоне не были, и официальное невнимание только обостряло интерес к этим поэтам.

Личному знакомству с Анной Ахматовой я всецело обязан Александру Ильичу Гитовичу. А до этого была первая встреча с ней. Ещё не знакомство, а лишь лицезрение, созерцание. В конце 1938-го или в самом начале 1939 года мы — члены Молодого объединения — обсуждали стихи молодого поэта и прозаика Глеба Чайкина. Происходило это, как обычно, в Мавританской гостиной Дома писателей, но вечер тот был необычный, ибо на нём присутствовала Анна Ахматова, и я впервые увидал её. Сидела она справа от входа рядом с Еленой Рывиной, — и весьма далеко от меня, чему я в глубине души был даже рад. Ведь очутись я рядышком с ней, неизбежно пришлось бы обменяться хотя бы одной фразой, хотя бы единым словом, и я от почтения к поэтессе, от робости, от смущения обязательно ляпнул бы ей что-нибудь бестолковое, неумное — и навеки стал бы для неё дураком отпетым.

Ушла она с обсуждения незадолго до его окончания, но успела сказать несколько слов о стихах Глеба Чайкина. Что именно она говорила — не помню, но запомнил мягкость её оценки и доброжелательность её тона. Меня это тогда удивило. Мы не щадили друг друга, а уж ей-то и карты в руки, она с высоты своего творческого опыта могла разбомбить любого из нас, в том числе и Глеба, однако не сделала этого. И притом в её словах не было никакой надменной снисходительности, — нет, она говорила о Глебе, как поэт о поэте, как о человеке талантливом. Да таким он и был.

До того дня я считал, что Ахматова должна выглядеть весьма пожилой. Я помнил её лицо по какому-то давнему фотоснимку и подсознательно делал поправку на ход времени, на неизбежное старение. Ведь мне-то в описываемый мной вечер было двадцать с небольшим, а в таком возрасте мы склонны всех, кто старше нас, зачислять в старики. И вот, когда я увидел её в Мавританской гостиной, я был как-то странно, как-то празднично удивлён тем, что на самом-то деле она вовсе не выглядит пожилой, что она почти не обогнала во времени свою давнюю фотографию.

Ещё осталось у меня с того дня такое впечатление от Ахматовой: она вроде бы как все, она не стремится быть не как все, она нисколько не кичится своей известностью. Однако есть в ней какая-то естественная, благородная автономность, не отгораживающая, но отличающая её от других; автономность, которую она, наверно, и сама не осознаёт, которая прорастает из тайных глубин её характера.

Такие впечатления остались у меня от первой встречи с Анной Ахматовой. А познакомился с нею я уже после войны, и опять-таки через Александра Гитовича. И вообще не раз получалось так, что встречался я с нею благодаря ему и в его присутствии. В послевоенные годы, и особенно последние пять-шесть лет своей жизни, Ахматова с ним дружила. Она уважала его и за неподкупную прямоту суждений в их спорах (а спорили они часто), и за стихи его, и за доброе его отношение к людям, за бескорыстие. В 1960-е годы их дружескому общению способствовала территориальная близость: в Комарове есть участок, на котором построено несколько казённых (литфондовских) дачных домиков; с 1961 года один из таких домиков занимала Анна Андреевна, а Гитович и жена его Сильва жили неподалёку. Я, частый обитатель комаровского писательского Дома творчества, не раз ходил в гости к Гитовичу, и иногда наши встречи становились и встречами с Анной Андреевной.