Барклай-де-Толли

«Кажется, теперь настала минута, где война может принять благоприятнейший вид, потому что неприятель, невзирая на его усилия соединить все силы… слабеет на каждом шагу, по мере того, как подается вперед, и в каждом сражении с нами. Напротив того, наши войска подкрепляются резервом, который Милорадович ведет к Вязьме. Теперь мое намерение поставить у этого города в позиции 20 000 или 25 000 человек и так ее укрепить, чтобы этот корпус был в состоянии удерживать превосходящего неприятеля, чтобы с большею уверенностью можно было действовать наступательно. Этому до сих пор препятствовали важные причины: главнейшая — та, что пока обе армии не были подкреплены резервами, они составляли почти единственную силу России против превосходного и хитрого неприятеля. Следовательно, надобно по возможности сохранять армии и не подвергать их поражению, чтобы действовать вопреки намерению неприятеля, который соединил все свои силы для решительного сражения. Доныне мы имели счастье достигать нашей цели, не теряя неприятеля из вида. Мы его удерживали на каждом шагу, и, вероятно, этим принудим его разделить его силы. Итак, вот минута, где наше наступление должно начаться» [95. С. 186–187].

При этом в ночь на 12 (24) августа обе русские армии отошли к Дорогобужу, а 13 (25) августа продолжили отступление к Вязьме.

Князь Багратион, крайне недовольный оставлением Дорогобужа без боя, писал в те дни графу Ф. В. Ростопчину:

«Продолжаются прежние нерешительность и безуспешность. Послезавтра назначено быть обеим армиям в Вязьме, далее же что будет, вовсе не знаю, не могу даже поручиться и за то, что не приведет (Барклай. — С. Н.) неприятеля до Москвы. Скажу в утешение, армия наша в довольно хорошем состоянии, и воины русские, горя истинной любовью к своему отечеству, готовы всякий час к отмщению неприятеля за его дерзость, и я ручаюсь, что они не посрамят себя» [70. С. 211].

А тем временем Барклай-де-Толли приказал вывезти из Вязьмы все, что возможно, и начать укреплять позиции за этим городом.

Получив сообщение о спешном отступлении к Вязьме, князь Багратион немедленно написал Михаилу Богдановичу:

«Я уже сего утра приказал графу Сен-При объявить Ермолову, что я на все согласен» [70. С. 214].

Он уверял, что его желание «сходственно» с желанием Барклая-де-Толли и что должно «иметь ту единственную цель защищать государство и, прежде всего, спасти Москву», но при этом он отмечал, что «отступление к Дорогобужу уже все привело в волнение» [70. С. 214]. Свое письмо он завершал следующими словами: «Когда узнают, что мы приближаемся к Вязьме, вся Москва поднимется против нас» [70. С. 214].

Князь Багратион уверял Барклая-де-Толли, что он «на все согласен», но в тот же день докладывал графу Ф. В. Ростопчину в Москву:

«Вообразите, какая досада, я просил убедительно министра, чтобы дневать здесь, дабы отдохнуть людям, он и дал слово, а сию минуту прислал сказать, что Платов отступает, и его армия тотчас наступает к Вязьме. Я вас уверяю, приведет к вам Барклай армию через шесть дней. Милорадович не успеет соединиться с нами в Вязьме, ему семь маршей, а мы завтра в Вязьме, а неприятель за нами один марш» [55. С. 97].

Е. В. Анисимов отмечает тот факт, что князь «был более чуток к настроениям в армии и вообще к общественным веяниям» [5. С. 618]. Естественно, это «обостряло его ощущения» [5. С. 618]. А в армии в это время зрел «генеральский заговор» против военного министра, и князь Багратион был искренне уверен, что выражает мнение всей армии. Это, к сожалению, еще больше «обостряло его ощущения», тем более что император Александр упорно «не воспринимал Багратиона как крупного полководца» [5. С. 646].

Известно, что крайне критически высказывался по поводу Барклая-де-Толли генерал Н. Н. Раевский, генерал Д. С. Дохтуров говорил о нем как о человеке глупом, а атаман М. И. Платов однажды в узкой компании даже поклялся, что больше не наденет свой генеральский мундир, потому что носить его — позор.

В районе Дорогобужа, когда Барклай-де-Толли проезжал вдоль идущих по дороге полков, он вдруг услышал, как какой-то солдат крикнул:

— Смотрите, вот едет изменщик!

«Ненависть к Барклаю стала почти всеобщей — его ненавидел царский двор, презирали офицеры и солдаты, генералы считали глупым, упрямым и самонадеянным педантом. В эти дни беспрерывного отступления мало кто верил в Барклая — разве что самые дальновидные, но таких было немного» [8. С. 368–369].

К сожалению, их было совсем немного, но они были — например Ф. Н. Глинка, будущий декабрист, писатель и военный историк. В своих «Письмах русского офицера» 16 августа 1812 года он написал о Барклае-де-Толли: