Бармен из Шереметьево

— Ты иди на заднее сиденье — будешь мне башку мять.

— Тащишься, гад? Не убьемся хоть? Дождь все же… Димк, а ностальгия существует?

— Рассказывают, что существовала. Но давно и не у нас.

— У кого же, Дим?

— Ну вот в Нью-Йорке у меня есть знакомый профессор, очень пожилой — так его папа страдал от ностальгии. Он был полковник в Донской армии, ушел с Врангелем, а в эмиграции ему все время снилось, как он скачет верхом поздней осенью по мерзлой пашне в своем имении. Просыпался с улыбкой, и тут на него падало настоящее. Он и застрелился утром. Утром никто не стреляется, говорят…

— Господи, что за ужасы ты рассказываешь! Ты-то тут каким боком?

— В том-то и дело, что никаким. Мои «имения» в сэсээре — это казармы да кухня у Влада. О чем ностальгировать? Ну вот — приехали. Нет, это не гостиница. Это haus-hotel. Тебе понравится.

Квартирка хоть крохотная, но с внутренним вторым этажом-спальней, напоминающей большой балкон — Анна видела такие в журналах. Все чистенько и вполне уютно, лишь перевязанные стопки полотенец да свежие халаты в пластике выдавали отель.

— …Нет. Не моя. На фига она мне? Может, и служебная, — честно согласился Дима.

Ночь прошла в сексе и слезах — каждый раз, говоря о 80-ых, Анна начинала плакать. Проснулись довольно поздно, Анна было запаниковала, но позвонила куда-то и успокоилась.

— Мне в четыре надо быть в холле в деловом костюме и с минимумом косметики! — повторила она чей-то приказ.

— А что с этим олигархом твоим? Он гей, что ли?

— Да нет. Он не по этой как бы теме…

— Семьянин примерный?

— Ну да, — машинально ответила Анна и закрыла ладошкой рот, а Димка сокрушенно всплеснул руками и зацокал языком, изображая участие и сожаление.

Ловко отбил обе подушки и спустился на кухню.

— Яичницу?! — кричал он снизу через минуту, но Анька была в душе.

Они неспешно позавтракали, Дима у холодильника наливал в высокие стаканы апельсиновый сок, как вдруг на него навалилось ощущение какой-то нереальности происходящего. Он резко обернулся — Анна смотрела на него с выражением растерянности на лице:

— Мне кажется, что это сон, Димка. Это какой-то сон. Не может же такого происходить, правда? Вот ты что сейчас чувствуешь?

— Аньку чувствую, — ответил он, обняв ее сзади и ткнувшись носом в волосы.

«Странно, как нас одновременно накрыло», — думал он, подталкивая ее вверх, — обратно в спальню.

— Гад. А гад!

— Чего-чего? — с готовностью откликнулся Дима.

Он всегда был внимателен и отзывчив в постели.

— А ведь я знаю, как ты мне позвонил. Не знаю зачем, но точно знаю — как. Вот только не ври, а ответь честно — ты где-то случайно наткнулся на телефон с диском? Ведь цифр в твоей памяти нет — помнишь только, как диск крутить. Права я? Где нашел античный телефон?

Чрезвычайно опечалился Дима такому повороту разговора, но сумел остаться в зоне правды:

— Нет. Это называется роторный телефон. Нет у меня такого, и не крутил я диска никакого.

Приподнявшись на локте, Грачева внимательно посмотрела ему в глаза. Но тот ничего не добавил. Не рассказывать же, как в Мюнхене у знакомых наткнулся на псевдовинтажный аппарат, кнопки которого были расположены в виде наборного круга. Пальцы мгновенно вспомнили заветную комбинацию. Но никакой диск он не крутил, и лжи тут, соответственно, нет. Тему, впрочем, лучше закрыть.

— Во сколько тебя забрать? — рассеянно спросил он в машине.

— Не забрать меня, Димка. Улетаю я вечером.

— Да как же так? Четыре ж дня — ты говорила! — взвыл Дима, на секунду искренне забыв, что у самого утром самолет.

— Ну вот так он мне сказал — что ж я могу сделать? Может, что-то не срослось, а может, они вчера все порешили после ужина — с той стороны тоже переводчик был.

— Заревновал, наверное.

— Это вряд ли. Но забрать меня ты можешь. Номер же научился набирать… Забрать можешь. Звони и забирай. Я и ездить с тобой буду, — говорила негромко, как бы сама с собой, Анька, а в глазах у нее стояли тоска и слезы. — Останови здесь — я пешком пройду квартал.

Занервничал Димка и очень расстроился. Он тоже вышел из машины, не зная, что сказать.

— Что же — это и есть твой сюрприз?

— Нет. Я его в тумбочке оставила. В той, что с моей стороны стояла.

— С какой? Мы ж…

— Ну ты обе проверь, болван. Давай губы!

В тумбочке он нашел три цветных фотографии и одну черно-белую с печатью какой-то школы на обороте. С фото на него внимательно и серьезно смотрел вихрастый парнишка, над которым возвышалась гордая, улыбающаяся Анька. Ладони ее были спрятаны в волосах этого пацаненка. На обороте трех фотографий фломастером было написано: «Санька», а на черно-белой карандашом: «Александр Дмитриевич Грачев, г/р 1982».

Эпилог

…Подняв голову от бумаг, бармен смотрит на своего единственного посетителя. По-детски подперев лицо двумя кулаками, пассажир глядит куда-то вдаль, в глубину ушедших лет, и бармену даже померещилось, что по щеке гостя бежит слеза.

— Нет-нет, не нужно в медпункт. Да вот уже и посадку объявили. Спасибо вам. Спасибо…