Барнаша

Сами они первосвященники,
их сыновья — казначеи,
Их зятья — смотрители Храма,
а их слуги бьют народ палками. [122]

Пятнадцать лет прошло с тех пор, как Ханан бар Шет был смещён римлянами, но тем не менее всё это время он находился у власти. Каиафа — игрушка в руках тестя. А сам влиятельный саддукейский клан во главе с Хананом подчиняется только прокуратору.

Тогда, много лет назад, Шаммаи стоял в «газит», как громом пораженный приговором — это ему устами Ханана Синедрион вынес приговор — недостоин! Он, Шаммаи, недостоин быть священником, сказали они, не просто лишив его цели в жизни, но вырвав из его груди саму жизнь. Они ушли вместе с теми, кто надел на себя белые одежды — знак посвящения в священство иерусалимского Храма, а он остался, и облачился в чёрное. Он кричал им вслед, покидающим зал в безмолвии, что они — не кровные иудеи, а потомки ассирийцев, что они не сохраняли чистоты священнических браков… Что род его — чист, и имена предков в списках со времен Моисея, а они ставленники Рима!.. Что толку? Он бился в рыданиях, пугая родных и близких, отказывался от еды и питья, жил несколько месяцев после этого как во сне, не замечая смены дня и ночи, не различая лиц…

Потом и это прошло. Он построил себе обрядовую цитадель. Он ходил всю последующую жизнь, опустив глаза, чтобы не смотреть на посторонних женщин, нарочито сгибал плечи, показывая, сколь велик груз правил, которые несёт на себе, принимал отсутствующий вид, натыкаясь на людей и стены. Усердное изучение всех тонкостей устава давало ему единственное истинное наслаждение. Без устали громоздил он запрет на запрете, он был упорен, мелочен и фанатичен. Он добился своим рвением и знаниями того, что его считали вторым после Гиллеля Учителем, о нём рассказывали легенды. Да полно, было ли это легендой — то, что он едва не уморил голодом своего малолетнего, долгожданного и обожаемого сына, заставляя его соблюдать пост? Спросите об этом у матери, Мариам. И если она захочет сказать правду…

Он стал тем, кем захотел стать после первого большого поражения своей жизни. Он предводительствовал фарисеями, заседал в Синедрионе рядом с членами изгнавшего его когда-то клана. Он был уважаем, богат и известен, имел учеников и последователей. Но…

Но сын его тоже не станет священником, он станет учеником Иисуса Назорея. Это стало известно сегодня, в ходе разговора с первосвященником Каиафой, и Шаммаи не мог прийти в себя от гнева и разочарования. Если сын его и был вторым большим поражением, то это было его личное горе, его боль. Он не собирался ещё и усугублять её, сделав сына соглядатаем, присматривающим за безродным бродячим пероповедником. В глубине души, в том её участке, где не царствовала Тора, он старался любить — и это иногда получалось, — сына, уважал его за наличие собственного мнения, за следование своим идеалам. По-своему, ошибаясь, быть может, кидаясь в крайности, тот старался идти путями Господа. То же, что предлагалось теперь Шаммаи, было в его глазах полным предательством всего. Но выхода не было, условия были поставлены жёсткие. Они касались его дальнейшего пребывания в Синедрионе, его возможностей иметь учеников в качестве всеми уважаемого Книжника. Словом, всего, что ему до сих пор оставил ещё клан Ханана в жизни.

Следовало срочно вызывать сына. Следовало просить его об услуге. Не просить — умолять, ибо вся жизнь Шаммаи была в том, что у него собрались отнять, не прими сын условий Каиафы. Но прежде всего, надо было понять, что собой представляет человек, к которому Иуда должен был идти в ученики.

— Дело не в том, какие у него замыслы, — путано объяснял Шаммаи Каиафа. — Дело в том, к чему всё приведет, если его замыслы осуществятся. Он опасен, как чума, и его следует уничтожить, ибо если он сам по себе и не бунтовщик, то замыслы его уже превращают его в бунтовщика. Он не занимается политикой, не призывает к мятежу, он даже согласен, что надо платить римские налоги. И при этом провозглашает, что суббота для человеков, а не человек для субботы. Не признает различий между римлянами, иудеями, эллинами — все они для него просто люди, и над всеми — Господь. Он хулитель Храма, хотя считает его домом Отца небесного, он хочет навести там свои порядки. И за ним следует народ. Многие признают его Мессией, вот что опасно!

— Это бесхитростный, добросердечный человек, который никому не хочет зла, — говорил один из бывших учеников Шаммаи, видевший Иисуса. При этом у него был такой вид, будто он грезил наяву. Взгляд у него становился отрешённым, когда он говорил об Иисусе, он утверждал, что Иисус — тот, кто других поднимает из могил, кто способен воскрешать мёртвых, излечивать любые болезни.