Барон на дереве

Теперь все шло как нельзя лучше. Амазонка скакала, освещенная солнцем, все более прекрасная, именно такая, какой жаждал видеть ее Козимо, обуреваемый воспоминаниями; единственное, что смущало брата, — это непрерывные смены направления, никак не позволявшие определить ее намерений. Двое всадников тоже не понимали, куда она держит путь, и пытались повторить ее маневры, ретиво, но без толку носясь по лугу, однако сохраняя при этом все свое достоинство.

Быстрее, чем Козимо ожидал, наездница подскакала к самому краю луга, поблизости от его дерева, и промчалась между двумя каменными львами, которые, казалось, стояли на своих могучих пьедесталах лишь для того, чтобы ее приветствовать: тут она обернулась, оглядела луг и все, что за ним, подняла руку, словно прощаясь, — и вот уже она проносится мимо ясеня… Козимо прекрасно видит ее фигуру, выпрямившуюся в седле, ее лицо — надменно-женственное и одновременно детское, ее лоб, счастливый тем, что под ним горят такие глаза, ее глаза, счастливые тем, что украшают такое лицо, нос, рот, подбородок, шею, гордые друг другом, — и все это, все напоминает ему о девочке, которую он двенадцатилетним мальчишкой увидел на качелях в первый день своей жизни на деревьях. О Синфорозе Виоле Виоланте д’Ондарива.

Козимо знал это с первой минуты, только не решался признаться самому себе, и сейчас это открытие, или, вернее, возможность признать свое открытие, наполняло Козимо лихорадочным волнением. Он хотел окликнуть ее, чтобы она бросила взгляд на ясень и увидела его, Козимо, но из горла у него вырвался лишь глухой крик бекаса, и она не обернулась.

Теперь белый конь мчался по каштановой роще, и копыта, ударяя по валявшимся на земле колючим плодам, сбивали с них зеленую оболочку и обнажали блестящую и крепкую кожуру. Амазонка направляла коня то в одну, то в другую сторону, и Козимо то видел ее вдалеке и уже не надеялся догнать, то, прыгая с дерева на дерево, к своему изумлению, вновь обнаруживал ее в просвете между стволами, и это преследование еще больше разжигало огонь чудесных воспоминаний, захвативших его. Он хотел позвать ее, дать знать о себе, но с его губ слетел лишь посвист серой куропатки, на который Виола не обратила внимания. Следовавшие за ней всадники, видимо, вообще не понимали ее намерений и каждый раз устремлялись невпопад — в кусты ежевики или в болото, а она тем временем стрелой уносилась прочь, уверенная и недосягаемая. Время от времени она даже взмахивала хлыстом или срывала и кидала рожковые стручки, словно желая отдать приказ или приободрить всадников, показать им, в какую сторону скакать… И они тут же галопом мчались в указанном направлении, через луга и обрывы, а Виола, круто развернувшись, улетала в другую сторону, даже не взглянув на них.

"Это она! Это она!" — думал Козимо, охваченный страстной надеждой, и хотел окликнуть ее, но с его губ слетел лишь печальный и долгий крик, похожий на курлыканье журавля.

Вскоре он заметил, что, совершая мгновенные повороты, дразня своих преследователей и словно играя с ними, Виола все же не отклоняется от какой-то линии, неправильной и ломаной, но наверняка устремленной к определенной цели.

Угадывая эту скрытую цель и не выдерживая больше этого тщетного преследования, Козимо решил: "Я пойду туда; ведь она обязательно туда придет, если это Виола. Она здесь только для того, чтобы побывать там".

И он, прыгая по веткам, направился к старому, заброшенному саду д’Ондарива.

Здесь, в этой тени, в этом душистом уголке, где те же листья, те же деревья были совсем не похожи на листья и деревья в других местах, его так захватили воспоминания детства, что он почти позабыл об амазонке, или, вернее, не позабыл, но сказал себе, что даже если это и не она, то все равно его ожидание и надежда на встречу дали ему не меньше, чем дала бы сама встреча.

Тут он услышал шум. То был стук копыт белого коня по гравию. Конь шел шагом — видно, его хозяйка хотела рассмотреть все до мельчайших подробностей. Двух неловких кавалеров как не бывало — вероятно, ей удалось окончательно сбить их со следа.

Козимо увидел ее: она объехала вокруг фонтана, вокруг беседки, вокруг садовых ваз. Смотрела на ставшие огромными растения с длинными воздушными корнями, на целый лес магнолий. Но его, Козимо, она не видела, хотя он пытался привлечь ее внимание то криком удода, то трелью луговой шеврицы — негромкими призывными звуками, терявшимися, увы, в щебетании бесчисленных птиц в саду.

Наконец амазонка соскочила с коня и пошла дальше, ведя его в поводу. Она подошла к вилле, отпустила коня и вступила под портик. Затем принялась звать слуг:

— Гортензия! Гаэтано! Тарквинио! Здесь надо побелить стены, покрасить жалюзи и повесить гобелены! Вот тут поставьте столик, там — этажерку, посреди комнаты — спинет. Все картины нужно перевесить!

Тут только Козимо обнаружил, что дом, показавшийся его рассеянному взору, как обычно, пустым и заколоченным, сейчас был открыт и полон слуг, которые убирали, подметали пол, проветривали комнаты, расставляли мебель, выбивали ковры.