Барон Унгерн

Экономическую политику правительства направляли двое русских советников — тесть Волкова, барон Витте[161], и бывший глава ургинской конторы Центросоюза Иван Лавров. После взятия Урги он попал в проскрипционные списки, но ему повезло. Когда его вели на расстрел мимо штаба дивизии, он вбежал туда на глазах оторопевших от такой наглости конвойных и, наткнувшись на самого Унгерна, которого по близорукости не узнал (очки у него разбились при аресте), возмущенно заговорил с ним в повышенном тоне. Это его и спасло — барон ценил смелых людей. По другой версии, за Лаврова ходатайствали китайские коммерсанты, а также трое ургинских баронов — Витте, Тизенгаузен и Фитингоф, знавшие его как опытного финансиста. После беседы с ним Унгерн поручил ему помочь монголам в финансовой и налоговой неразберихе. Он настолько нуждался в профессиональном опыте Лаврова и Витте, что прислушивался к их просьбам за арестованных русских и даже евреев.

Уже к началу весны Лавров организовал выпуск первых монгольских ассигнаций[162]. При расчетах они получили преимущество перед весовым серебром и перед серебряным китайским долларом, хотя их внешний вид оставлял желать лучшего. «Эти банкноты, — вспоминал Першин, — являли собой печальное зрелище. Напоминали они лубочные картинки, вышедшие из самой захудалой типографии, но монголам льстило, что на деньгах изображены их домашние животные». Купюру достоинством 10 янчанов (долларов) украшал баран, 15 — верблюд, 25 — бык, 50 — лошадь. Для обеспечения их золотом Лавров собирался возобновить разработку заброшенных золотых приисков в горах Хэнтея. Предполагались создание национального банка и чеканка монеты, о чем Унгерн мечтал еще в Даурии.

«На монгол я особенно не жал, — говорил он на допросе в плену, — и в их работу старался не вмешиваться. Помогал лишь советами, ибо они очень медлительны в своих действиях, и если ищешь пользы дела, то их приходится всегда раскачивать». Его советы часто носили ультимативный характер, но он искренне стремился к укреплению Монголии не только как базы Азиатской дивизии, но и как независимого государства. Даже Голубев, относившийся к нему резко отрицательно, признавал, что барон хотел видеть Монголию «правящей, а не униженной Востоком и Западом», ибо страна, «давшая Чингисхана», не может «сойти с политического горизонта, а должна постепенно приходить к прежнему величию».

Оссендовский, приписывая Унгерну роль европейского цивилизатора, сообщает, что барон приказал прорыть вдоль улиц сточные канавы, провел телефонную связь, наладил автобусное сообщение между центром Урги и Маймаченом, возводил мосты, строил ветеринарные лаборатории, школы и больницы. На самом деле он главным образом лишь восстанавливал разрушенное или пришедшее в упадок, для более солидных проектов у него не было времени. При нем, правда, бригады из пленных гаминов очистили сроду не знавшие метлы столичные улицы. Другим новшеством стал скипидарный завод — скипидаром рассчитывали заменить стремительно убывающие запасы бензина для автомобилей. Вообще война вдохнула новую жизнь в принадлежавшие выходцам из России и зачахшие при китайцах мастерские, швальни, полукустарные заводики. В невиданных для Монголии масштабах здесь шилось обмундирование русско-восточного образца, «строилось» шелковое белье, тачались сапоги, изготавливались трафареты для погон, полковые значки, знамена. В перспективе это производство должно было обслуживать Монгольскую армию, о создании которой мечтал Унгерн.

Торновский пишет, что ее численность планировалось довести до ста тысяч. Эта цифра фигурировала в его докладных записках Унгерну, никак им не оспаривалась и, следовательно, считалась вполне реальной. Между тем по первой переписи населения, проведенной в 1919 году, по заданию Центросоюза меньшевиком Иваном Майским (Ляховецким)[163], на территории Внешней Монголии проживало всего 492 тысячи человек, причем более 40 процентов мужчин составляли ламы. Лишь поголовная мобилизация всех остальных, включая стариков и детей, дала бы желанную стотысячную армию. Унгерн или не знал этих данных, или, что вероятнее, в первые недели после взятия Урги еще надеялся быстро объединить в одно государство Халху и Внутреннюю Монголию. Тогда приводимая Торновским цифра уже не представляется фантастической.

Для подготовки офицеров открыли военное училище. Начальником стал полковник Лихачев, буян и пьяница, во хмелю развлекавшийся тем, что шашкой рубил на улицах бродячих собак. Он избивал юнкеров, среди которых были отпрыски знатнейших княжеских фамилий, те подали жалобу. Наконец Сипайло по приказу Унгерна задушил Лихачева; его место занял прапорщик Толмачев из бывших вахмистров, служивший инструктором в монгольских частях еще до Первой мировой войны. При нем до лета 1921 года училище успело выпустить около сотни офицеров.