Барон Унгерн

Выбор был сделан, дивизия начала труднейший переход через Цеженский голец. Впереди, прокладывая дорогу в зарослях, посменно шли 200 человек с топорами, кирками, лопатами. Поклажу навьючили на лошадей, число подвод Унгерн свел к минимуму. Пушки тянули на руках, временами — таким образом, что одно колесо шло по горной тропинке, а второе, зависшее над пропастью, поддерживали веревками и баграми.

«Каким образом вы проделали этот маршрут?» — допрашивая Унгерна в плену, не без уважения поинтересовались командиры 5-й армии. Он ответил: «Тропы там есть. Вообще во всей Монголии есть тропы. Нет ни одной пади, где нельзя пройти, но это зависит от энергии».

Энергии у него хватало. Две с половиной тысячи людей с лошадьми и обозом, при восьми орудиях, одолели Цеженский голец за сутки, тогда как впятеро меньшему и имевшему всего одну пушку отряду Щетинкина, который вскоре двинулся тем же путем, на это понадобилась неделя.

Рассеивая мелкие красноармейские отряды, Унгерн молниеносными по местным условиям переходами выходит в долину Джиды. Через разлившиеся реки артиллерию переправляли первобытным способом: забивали быков, ждали, пока туши раздуются под июльским солнцем, затем связывали их вместе и на этих зловонных понтонах устанавливали орудия.

«Вы знали этот район?» — спросили Унгерна в плену. Он объяснил, что нет, не знал, лишь однажды проезжал на пароходе. Имелась в виду его первая поездка в Монголию в 1913 году, когда он пароходом добирался от Верхнеудинска до Усть-Кяхты. Память у него была специфическая, как у охотника или таежного бродяги. Он забывал имена, путал даты, но помнил места, мельком виденные восемь лет назад. Многих поражали его чутье и умение безошибочно ориентироваться на местности даже в темноте.

Согласно «Приказу № 15» карающий меч барона опускается на «преданных слуг красных учений», а также их жен и детей. В Богом забытых деревнях и улусах Селенгинского аймака евреев нет, настоящих коммунистов и комиссаров — тоже. К ним причисляют любых сельских активистов вплоть до работников местной потребкооперации[194]. Какой-то «бурятский староста», по причине своей должности заподозренный в большевизме, после пыток брошен на тлеющие угли костра; зарублена деревенская учительница, про которую кто-то донес, что она коммунистка, хотя вся ее вина состояла, видимо, в том, что имела несчастье учиться на каких-нибудь советских курсах. Перед смертью, пишет Рябухин, она «была изнасилована всеми нашими контрразведчиками».

2

Внезапное появление Азиатской дивизии в самом сердце Забайкалья для Матиясевича и Блюхера было полной неожиданностью — к ним поступали оптимистические донесения, что силы барона уменьшились до нескольких сот человек и продолжают таять. Лучшие части 5-й армии и Народно-революционной армии ДВР ушли в Монголию, остановить Унгерна некому[195]. Он стремительно движется на север и к концу июля выходит к Гусиному озеру. Здесь полтора года назад чахары во главе с Нэйсэ-гэгэном на ночном привале предательски вырезали казаков и офицеров Левицкого.

По округе рассылаются агитаторы — вербовать волонтеров. Опираясь на казачью верхушку, Унгерн мог бы объявить мобилизацию в занятых станицах и улусах, но не сделал этого, желая выглядеть освободителем, а не таким же насильником, как его враги. Особые надежды он возлагал на селенгинские станицы, где, по его словам, «живут самые верные казаки», однако и тут «ни один человек не присоединился». На сходах вербовщики начинали свои выступления перед толпой любопытных, а заканчивали при пустой площади. Слушатели расходились к концу речи, теряя к ней всякий интерес. Советскую власть здесь не любили, но воевать с ней не хотел никто, тем более в самую страду. Успех был маловероятен, а опасность подвергнуть свои семьи мести со стороны коммунистов — вполне реальной. Напрасно унгерновцы щедрой рукой раздавали станичникам серебро и сигареты, а казачек одаривали шелками, сахаром и чаем, надеясь, как пишет Князев, «создать представление о широком довольстве Азиатской дивизии, чтобы этим жестом привлечь добровольцев». Единственными, кто вступал в нее добровольно, были пленные красноармейцы — из страха, что за сдачу в плен расстреляют свои.

«К вам бароновцы идут, наливайте чары!» — занимая очередную станицу, запевали бойцы Унгерна неизвестно кем сочиненную «отрядную» песню, но даже казаки особой радости не выказывали. Крестьяне, памятуя о семеновских зверствах и страшась репрессий в том случае, если дадут унгерновцам приют, скрывались в сопках, дивизия занимала пустые заимки и села. Планы поднять здесь всеобщее восстание построены были даже не на песке, а в воздухе.