Баронесса Вревская: Роман-альбом

Вы мне написали чудесное письмо, милая Юлия Петровна, оно весьма живо перенесло меня в ту деревенскую, зимнюю глушь, с которой Вы, по-видимому, так отлично свыклись. Не сомневаюсь в том, что Вам теперь пока там очень хорошо; многое в жизни представилось бы человеку тяжким испытанием, если бы не мысль об этом «пока», которое сливается с ожиданием другого, более светлого или просто неопределённого будущего... На этом «пока» можно прокатиться полусознательно, полузадумчиво — до самого конца существования. Притом то Ваше прошедшее, которого я не знаю, но которое, наверное, до сих пор занимает важное место в Вашей духовной жизни — наполняет некоторым образом Ваше настоящее, отнимая у Вас даже желание чего-нибудь нового и навевая на Вас чувство резиньяции и смирения. Всё это прекрасно, но Вы ещё настолько молоды, что не можете серьёзно думать об устройстве себе гнезда — где бы «состариться и умереть». Во всяком случае, мне (я теперь говорю с эгоистической точки зрения), мне бы хотелось встретиться с Вами до подобного окончательного устройства Вашей судьбы и до окончательного моего превращения в старики (о моей молодости речи быть не может). Пять дней, проведённых нами вместе в деревне, показали мне, что между нами много симпатии — хотелось бы возобновить это сближение без нелепого и досадного аккомпанемента болезни. А потому мне было очень приятно узнать, что Вы весной собираетесь в Мариенбад и в Париж. Надо только устроить так, чтобы не «разминуться», как говорят малороссы. Я в начале будущего мая уезжаю на шесть недель в Карлсбад — Вы знаете, что это обок с Мариенбадом — вот бы Вам также в ту пору туда приехать! Отлично было бы — как Вы полагаете? Напишите мне, что Вы об этом думаете.

А мне здесь в Париже всё ещё не совсем хорошо. Подагра, под той или другой формой, не выпускает меня из когтей и мешает мне работать.

Вы говорите о снежных метелях и степях (помните у Пушкина: «как дева русская свежа в пыли снегов». Предыдущий стих отыщите сами). А у нас хотя холодновато — зато солнце ещё светит — только я им мало пользуюсь — из дома не выхожу.

Спасибо за совет насчёт «аконита», я им непременно воспользуюсь. Событие всё ближе да ближе... и мне жутко. Я вам напишу результат.

Вы жмёте мои руки — а я целую Ваши дружески, долго и нежно. Будьте здоровы.

Ваш

Ив. Тургенев.

Париж.

Среда, 6-го янв. 1875./25-го дек.

1874.

Милая Юлия Петровна, вчера пришло Ваше письмо — и я начинаю с того, что во-1-х, поздравляю Вас с Новым годом и от души желаю, чтобы он был для Вас счастливее прошлого (говорю это на основании Ваших слов, ибо, собственно, ничего не знаю) — а, во-2-х, уведомляю Вас о благополучном разрешении вопроса, который, как дамоклов меч, висел над моей головой. Моя милая Диди родила 20-го/8-го декабря дочь, которую прозвали Jenne Edmee, — роды были страшно трудные, жизнь висела на волоске — но с тех пор прошло 19 дней — и хотя она всё ещё лежит в постели — но опасности уже никакой нет — а ребёнок удивительно красивый, большой и здоровый. Теперь как гора с плеч — а были страшные минуты и часы, о которых лучше не вспоминать.

Вы пишете, что очень ко мне привязались — но и я Вас очень люблю — и много ли, мало ли между нами общего — это, в сущности, не важно. Jl yann atterait mutiel — вот что важно. Мне очень бы хотелось свидеться с Вами — и я надеюсь, что это моё желание весной — im wunderschonen Monat Mai. Правда, мы оба будем тогда пить богемские воды, что менее поэтично — но что же делать? — Если вам 33 года — мне целых 55 — вот что не следует упускать из вида.

Так как Ваша хандра и приходит и уходит вместе с оттепелью, то желаю Вам снега, холода и тех вьюг, что, по словам Полонского, «растят по стёклам окон» — белые розы. Но и замораживать себя не следует. На свете действительно есть нечто получше «предсмертной икоты», и хотя уже нельзя ожидать, что радость польётся полной чашей — но она может ещё окропить последние жизненные цветы. Смысл всех этих аллегорий очень хорошо выражен в известной русской поговорке — «живи, пока живётся».

Я совершенно искренне верю Вашему влечению на Кавказ — вообще Вашему сочувствию с восточной жизнью... в Вас самих есть что-то восточное. Кстати, одна моя знакомая дама месяца два тому назад обедала с Вашим знакомцем, сирийским пашою — и была очарована его умом и любезностью.

Подагра меня почти совсем покинула — и я не имею уже предлогов, чтобы не работать — что не мешает мне, однако, предаваться бездействию. Если Вы «отпетый» человек (чему я, в скобках, не верю) — я уже, конечно, отпетый литератор.

А засим прощайте — или нет: до свидания, непременно до свидания. Целую Ваши обе руки (целовать их даже заочно доставляет мне большое удовольствие) и остаюсь

душевно Вам преданный

Ив. Тургенев.

Париж.

50, Rue de Douai.

Суббота, 13-го/1-го февр. 75.