Барракуда

«Я бы тоже ушла, — мрачно думала Кристина, вперившись в черную ворону за окном, — да только некуда». Вспомнилась зеленоглазая женщина. «Интересно, чем эта анестезиолог сейчас занимается? Усыпляет, спит или вспоминает отца? Не красавица, не первой молодости, разве что фигура ничего, но есть в ней что-то… То ли ангел, то ли черт, но кто-то явно засел в этой серой мышке. На таких «безобидных» у мужиков слепнут глаза, у баб клинит интуиция. От них бежать надо, давать деру без оглядки или обходить за версту. Обойти отец не смог, а бежать, как выяснилось, он был готов только из собственной дома».

— Окалина, не уходи, — приказал заглянувший в дверь Ордынцев, — разговор есть.

— Хорошо, Евгений Саныч.

Мысли резво скакнули к режиссеру. И не мудрено: знаменитость в последнее время частенько озадачивала. У Евгения Александровича явно было что-то на уме, но с каким знаком — вопрос на засыпку. На «плюс» тянули редкая улыбка, такт и скрытое сочувствие. Минус выдавали официальный тон и полный пофигизм к своему ассистенту. Ольга уже не ехидничала — молчала, но это молчание только злило. «Уж лучше бы трепалась!» — вздохнула Кристина и двинула в монтажную, где полным ходом лепили очередную нетленку. Уже за дверью услышала телефонный звонок, пришлось возвращаться.

— Творческое объединение «Экран».

— Привет творцам! — радостно оглушила трубка.

— Господи, ты что орешь-то так?

— Настроение хорошее! Вот, звоню поделиться.

С Любаней они были в детстве не разлей вода. Сидели за одной партой, на пару делали уроки, обожали домашние совместные обеды и часто ночевали одна у другой, легко получая от родителей согласие. Отец, правда, относился к Любочке с прохладцей, это, кажется, единственный случай, когда он не разделял восторгов дочери. Зато мать умилялась темноволосой, кареглазой пампушкой, какой Любочка была в детстве. «Тебе бы, Кристина, такой аппетит. — завистливо вздыхала Мария Павловна, наблюдая, с каким удовольствием поглощает маленькая гостья все, что выставлялось на стол. — Умница, — хвалила ее хозяйка, — будешь хорошо кушать, вырастешь большой и красивой!» Прогноз, увы, не оправдался. Девочка выросла невысокой худенькой дурнушкой. Когда месяц назад Кристина случайно столкнулась с ней нос к носу на улице, обалдела, услышав от незнакомой девицы «привет, Калина!» Так мог звать единственный человек в мире — Люба Каткова, но узнать миленькую толстушку в невзрачной пигалице было сложно. Катковы переехали в свое время из коммуналки в отдельную квартиру где-то на зажопинских выселках. Расставаясь, подружки рыдали, клялись друг другу в вечной любви. Однако после разлуки быстро успокоились и забыли про детские клятвы. Случайная уличная встреча напомнила то сладкое время, и дружба воскресла. Люба училась в МИСИ, на стройку не рвалась, а секреты строительства интересовали лишь как средство добычи материала для нежных Катковских страстей. «Калина, ты полная дуреха, что не пошла в строительный, — корила подругу будущий прораб, стреляя глазками по сторонам. — У вас, гуманитариев, наверняка, мужской дефицит: на десять девок один парень. А у нас этого добра, что песку морского. Бери — не хочу!» — и заливалась игривым хохотом. Веселая энергия била из губастенькой Любочки, точно фонтан в ЦПКО. Именно фонтанирующая жизнерадостность, а вовсе не мышиная мордашка заставляли сыпаться «песок» к кривоватым ножкам. Топтать «песок» Любаня любила.

— Калина, ты должна меня выслушать! — потребовала Каток. — Только тебе могу доверить я свою девичью тайну.

— Меня уже нет, я в монтажной, — но легче танк остановить, чем заставить умолкнуть Любаню.

— Какой монтаж?! Не будь занудой, Калинушка. Меня терзают роковые страсти! Надеюсь…

— Надеюсь, вечером мне позвонят клочки. Пока! — «зануда» стукнула по рычажку. Невежливо — никто не спорит, но только так можно тормознуть Каток. К счастью, Любаня обидчивостью не страдала.

В монтажной было шумно. Ордынцев что-то объяснял Михал Анатольичу, не отрывая глаз от мониторов. Пожилой флегматичный Анатольич, не впервой работавший с режиссером, согласно кивал, подергивая мочку уха. В углу за маленьким столиком колдовала с чайником Ольга. За пультом сидел второй монтажер, Яша, и, держа руку на микшере, мурлыкал себе под нос. Уши забивала мониторная разноголосица. Все как всегда, и каждый раз по-новому. Молодой ассистент режиссера до сих пор не могла привыкнуть к этому чуду, когда из ора, беготни, суеты, бессонных ночей, споров и беспрекословного подчинения рождается узкая нитроцеллюлозная лента, способная заставить других смеяться и плакать. И она, Кристина Окалина, причастна к этому рождению. Что может быть в жизни прекраснее!

— Привет, — улыбнулась второй режиссер, — кофе будешь?

— Ага! — Кристину грызанула совесть. Как можно раздражаться на Олю? Язык у нее, конечно, как бритва, но сердце доброе. Да и режет она, если честно, правду. Просто правда эта не нужна никому. — Долго еще?

— Заканчиваем. А ты Евгения Саныча ждешь?

— Ага! Сказал, разговор есть.

Хлопушина молча кивнула и налила в стакан с темным порошком кипяток.

— Без сахара?

— Ага.