Читаем Барселона (СИ) полностью

Барселона (СИ)

У некоторых вещей, как и у людей, бывают имена. Может быть, у тех вещей, которые мы любим или к которым привязываемся? Но можно ли любить, например, одеяло из верблюжьей шерсти? Или привязаться к нему? Вряд ли. А такое одеяло мы много лет нежно звали Верблюдом… «Накрой меня Верблюдом». Еще была Кружка Киселя. Не помню, чтобы в ней когда-нибудь был кисель, она работала карандашницей. Но имя закрепилось. Никакой любви или привязанности к этой темной прозрачной кружке я не испытывала. А имя было. И пережило саму Кружку, которая, кажется, потерялась или была забыта при переездах. Поэтому я не могу сказать, откуда у некоторых вещей, как и у людей, берутся имена.

Любовь Салимова

Биографии и Мемуары / Проза / Рассказ / Современная проза / Документальное18+

Любовь Салимова

Барселона

У некоторых вещей, как и у людей, бывают имена. Может быть, у тех вещей, которые мы любим или к которым привязываемся? Но можно ли любить, например, одеяло из верблюжьей шерсти? Или привязаться к нему? Вряд ли. А такое одеяло мы много лет нежно звали Верблюдом… «Накрой меня Верблюдом». Еще была Кружка Киселя. Не помню, чтобы в ней когда-нибудь был кисель, она работала карандашницей. Но имя закрепилось. Никакой любви или привязанности к этой темной прозрачной кружке я не испытывала. А имя было. И пережило саму Кружку, которая, кажется, потерялась или была забыта при переездах.

Поэтому я не могу сказать, откуда у некоторых вещей, как и у людей, берутся имена.

Дом звали Барселоной. Кто, когда и почему дал ему такое имя, я уже не помню. Может быть, потому, что одна часть дома была разрушена? Выпирал кусок стены, а за ним была часть комнаты на первом этаже — дощатый, когда-то красный пол, стены с остатками штукатурки. В остатках комнаты девчонки любили играть в «дом». Можно было притащить туда разную утварь. Подметать дощатый пол.

Дом был трехэтажный, мрачно-серый. Одна его сторона смотрела на скверик, где были только деревья и три штуковины с перекладиной для выбивания ковров. Но чаще на них висели не ковры, а вертелись, кувыркались, свисали вниз головой дети. Любимый аттракцион моего детства. Другая сторона выходила во двор с глухой кирпичной стеной завода. Летом стены почти не было видно под диким виноградом. В этом дворе была песочница с традиционным грибом. В самом углу двора — деревянные сарайчики, среди которых — страшный вонючий сортир. Да, был еще возле сарайчиков маленький зеленый деревянный домик. Там жила старушка. В теплые дни она выходила и сидела на лавочке, всегда очень тепло одетая.

В Барселоне на каждом этаже была одна огромная квартира. Не знаю, кто жил в доме раньше, но после войны квартиры превратились в коммуналки.

Мой дед Иосиф приехал сюда как раз после войны. Вернее, сначала приехала баба Ядя с детьми — моим отцом и теткой. Дед написал ей с фронта, чтобы она перебиралась в город — он уже знал, что в их деревне недалеко от Ошмян (а до войны это была территория Польши) будут колхозы, и собственного хозяйства у них уже не будет. Вот тогда баба подхватилась и приехала. В подвале дома жила землячка, дворничиха Михалина, она и приютила семью на какое-то время. А когда вернулся дед, ему предложили выбирать любые комнаты в доме, места было еще много. Предлагали и в других домах — еврейских. Но дед отказался. Не смог. И поселился с семьей на втором этаже.

В то время, которое я помню, в квартире жили три семьи. Сразу за входной дверью была общая кухня — три плиты, три стола, три хозяйки. Прямо из кухни можно было попасть в небольшую комнатку (может быть, бывшую комнату для кухарки или прислуги). Там жила польская семья — дядя Рома, тетя Тэня и их сын Марек. Дядя Рома пил, тетя Тэня кричала и иногда оставляла его ночевать на кухне. Он спал сидя на стуле. Марек был старше меня. Я помню его как доброго, покладистого мальчика. Он никогда не обижал нас, девчонок, более того, нас с сестрой Инкой почему-то приняли в дворовую мальчишескую компанию, в которую входил и он.

Дальше, как выходишь из кухни — туалет, ванная, а за ней — дверь в две комнаты других соседей. Дядя Антанас — седой, солидный молчаливый мужчина, и его жена Янина, учительница на пенсии, спокойная и хозяйственная. У них было два взрослых сына, старший женился и уехал, а младший, Миндаугас, учился на медицинском факультете и играл на аккордеоне. Через стенку было слышно, как он играет и поет по-литовски: «Приходи, приходи ко мне, сеньорита, я тебя расцелую, сладким кофе тебя угощу…» Сеньорита появилась к концу нашей жизни в Барселоне, тоже медик, и родила дочку Каролинку.

Коридор напротив туалета служил нашей прихожей. Там висели пальто и стояла обувь. Это был Красный Коридор — с красными досками на полу. Дверь отделяла его от Зеленого Коридора — с зеленым линолеумом, значит. Это была уже наша территория. Из Зеленого Коридора можно было попасть в большую комнату — налево и в бабы-ядину — направо.

За Зеленым был еще небольшой кривой коридорчик — Аппендикс. Небольшой? Каким-то образом там помещался обеденный стол со стульями, холодильник и что-то еще… Из Аппендикса можно было попасть в дедову комнату и в Пенал — длинную и узкую комнатку.

Перейти на страницу:

Похожие книги

100 великих героев
100 великих героев

Книга военного историка и писателя А.В. Шишова посвящена великим героям разных стран и эпох. Хронологические рамки этой популярной энциклопедии — от государств Древнего Востока и античности до начала XX века. (Героям ушедшего столетия можно посвятить отдельный том, и даже не один.) Слово "герой" пришло в наше миропонимание из Древней Греции. Первоначально эллины называли героями легендарных вождей, обитавших на вершине горы Олимп. Позднее этим словом стали называть прославленных в битвах, походах и войнах военачальников и рядовых воинов. Безусловно, всех героев роднит беспримерная доблесть, великая самоотверженность во имя высокой цели, исключительная смелость. Только это позволяет под символом "героизма" поставить воедино Илью Муромца и Александра Македонского, Аттилу и Милоша Обилича, Александра Невского и Жана Ланна, Лакшми-Баи и Христиана Девета, Яна Жижку и Спартака…

Алексей Васильевич Шишов

Биографии и Мемуары / История / Образование и наука
Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное