Барский театр

— Нет, не этих. Эти — демонстрационные экземпляры. Зоопарк, так сказать. К человеку привычные. И потом здесь только одна птица местного подвида, — и Андрей показал на соколенка. — А остальные — из других мест. Поэтому выпускать их здесь нельзя. Чтобы, так сказать, сохранить чистоту крови.

— Андрей, вы как расист говорите.

— Не как расист, а как селекционер, вернее как зоолог. Зачем же нам в европейской лесостепной зоне выпускать алтайских птиц? Надо реакклиматизировать те подвиды, которые здесь раньше обитали.

— И что, вот этого, единственного из всех, и отпустите, а остальные всю жизнь в неволе будут сидеть?

— Нет, и этого не отпустим. Молодежь, кому воля уготована, вон в той вольере находятся, — и Андрей показал на металлическое сооружение, напоминающее огромную кастрюлю без крышки.

— Бедненькие, как же они там живут, ведь там ни одного окошка нет.

— Конечно, нет. Ведь они не должны к людям привыкать, а значит, — не должны их видеть. Там окошек нет, зато и крыши тоже нет. Вернее она сделана из мелкой сетки. Они там внутри прекрасно себя чувствуют. Свободно летают.

— А эти бедолаги, значит, не летают, — и экскурсант снова повернулся к птичьему газону.

— Еще как летают. Ведь это ловчие птицы. Сейчас пойдем посмотрим, что они умеют делать. Выбирайте любого.

— Вот этого, — кто-то показал на соколенка.

— Только не этого. Он же младенец. Не обученный совсем. Этой весной только на свет появился. А я лучше вот этого возьму, аса, так сказать, — и Андрей посадил себе на перчатку темного балобана.

— А чем вы их кормите?

— Да вот, цыплятами.

Андрей достал из черной сумки, висевшей у него через плечо, мертвого цыпленка и бросил его тетеревятнику. Тот мгновенно проглотил птенца.

— Ой, цыплят жалко, — запищали экскурсантки.

— Да ведь это хищники, такие же, как и ваши кошки. Они другими животными питаются, так в природе заведено. Правда, однажды я видел сокола-вегетарианца. Мне сказали, что у одной бабушки в соседнем селе живет сокол. Я к ней поехал — разузнать. Действительно, сокол. Живет прямо у нее в избе. А она его родимого по доброте душевной кормит, как может. Исключительно оладушками. А он за ней все время по всему дому бегает, крыльями трепещет — есть просит. А она ему оладушки все время жарит. Я когда эту птицу увидел, — чуть не заплакал, — настолько она худая была. Привез я этого сокола в питомник, накормил мясом, а он и сдох. А насчет цыплят, — так ведь это отход из инкубатора соседней птицефабрики. — И Андрей, бросив еще одного птенца вечно голодному тетеревятнику, направился с соколом на руке к «летному» полю.

Экскурсанты гурьбой двинулись за Андреем, на ходу расспрашивая про атрибуты соколиной охоты — перчатки, клобучки, опутенки и бубенчики.

* * *

А еще через несколько дней к молодому балобану подошел Андрей, снял его с присады и посадил на синюю перчатку.

Сокол тут же попытался улететь, но опутенки не пустили, и он повис на них вниз головой.

— Давай, забирайся, — сказал Андрей балобану.

Сокол, отчаянно хлопая крыльями, после нескольких неудачных попыток взгромоздился на перчатку. Андрей шевельнул рукою, балобан испугался, рванулся было вверх, снова повис на ремешках, но потом вновь взлетел на руку Андрея. Так повторялось несколько раз.

Наконец молодой балобан, с трудом удерживая равновесие полураскрытыми крыльями, немного успокоился и остался на руке.

— Умница, — похвалил птицу Андрей. — Другим это надо объяснять несколько дней. — На вот, — он достал из большой кожаной сумки, висевшей у него на боку, кусочек цыпленка.

* * *

Балобан понял, что самое безопасное место — это синяя сокольничья перчатка. Там его никто не трогает, и там его кормят. И с каждой новой тренировкой он все уверенней сидел на руке Андрея.

Сокольник ежедневно брал балобана на перчатку и подолгу носил его с собой. И птица увидела, что мир не ограничивается газоном, как он не ограничивался размером скорлупы, его коробкой и комнатой с зеркалом, в котором он впервые увидел свое отражение. Мир был гораздо обширней и интересней.

Оказывается, хищные птицы сидели не только на присадах. В стороне стояло несколько вольер, в которых жили около двух десятков балобанов, сапсанов и кречетов.

— Вон твоя мамка, — сказал однажды Андрей, поднеся своего воспитанника к вольере, в которой сидела крупная серая птица. — А рядом — твой родитель. Правда они тебя не высиживали и не кормили — ведь ты инкубаторский. Так что это только твои биологические родители, а настоящий твой родитель — это я.

Во дворе стояло огромное округлое металлическое сооружение. Из-за его железных стен иногда слышался шум крыльев и приглушенный клекот множества птиц. Некоторые голоса показались соколенку знакомыми.

— Узнал? — спросил Андрей, посмотрев на прислушивающегося молодого балобана. — Там твои братья и сестры. Готовятся к вольной жизни. Только неизвестно, кто из них будет счастливей — ты или они.

Из низких вольер раздавался непрекращающийся лай.

— Пойдем, познакомимся, — предложил Андрей. — Может с некоторыми из них тебе охотиться придется.

В вольерах сидели собаки — гончие, пойнтеры, борзые.