Барсуки

Гарасим косым взглядом обмерил солдатские отрепья, словно в памяти своей подобие такому же отыскивал. Не нашел и сказал:

– Здорово, сума. Правь мимо!

– Как же ты, дядя Гарасим, – оскорбленно спросил солдат, – ужли не признаешь? А на свадьбе за моим столом одного вина, небось, рубля на три выхлестал... Да еще и взаймы брал!

– Не признаю. Голос знакомый, а признать не могу, – прогудел недовольно Гарасим и поглядел на лица собеседников, точно в них надеялся прочесть солдатово имя.

– Егор Иваныч! – визгнул вдруг Савелий и с чрезвычайной поспешностью протянул солдату руку. – Отколе ходишь? Вот уж и не думали, что вернешься! Аннушка-те... – он сорвался и беспомощно почмокал губами.

– А что Аннушка?.. – насторожился Брыкин.

– Да все ничего... Одним словом поживает! – в каком-то оцепененьи выпалил Савелий.

– Издалека идем! – торжественно начал Брыкин. – Денику отражал, да. А вот надоело. – Брыкин воровато подмигнул Гарасиму, но тот не ответил. Как вам сказать, друзьишки, на двух фронтах помирал! Да ведь солдатскую заслугу разве кто в теперичное время оценит? Как переганивали нас в теплушках, разнылось у меня внутри... Что ж это такое, думаю, людей на мочало лущат! Не могу, да и вся тут. Не хватает моих сил!

– На что не хватает?.. – тихонько спросил Евграф Подпрятов.

– Жить по чужим указкам не могу, – прошипел Брыкин в ответ. – Не живой я разве, чтоб на мне землю пахать! В нонечное время покойнику втрое больше почета, чем живому... – Егор Иваныч махал руками и кричал.

Гарасим, в ответ на это, только кашлянул и пошел, не оборачиваясь, к сохе.

– Ты б уж лучше назад шел, а? – сухо намекнул Подпрятов, почесывая здоровый глаз. – Сказывано, строгости будут...

– Насчет чего строгости? – встрепенулся, как угорь, Егор Брыкин.

– Это он говорит, насчет дезертиров у нас плохо, – неожиданно тонким голосом объяснил Савелий. – Эвон, Барыков-те с братом тоже недозволен-но вернулись. Зашпыняли их совсем свои же, зачем не убит, не поранен воротился. Уходи, говорят, из-за тебя и нам влетит! Ноне в лесах весь ихний выводок...

– Ты мне не накручивай, – мрачно оборвал Егор Иваныч, но все лицо его померкло. – Ты уж не меня ли за недозволенного принял? Да у меня, может, такой мандат есть, что вот съем всех вас и безо всяких объяснений! – и Брыкин тяжело и фальшиво захохотал. – Вон она, пуля-то... в себе ношу! и со странной быстротой, задрав до локтя рукав шинели, протянул грязную правую руку Савелью.

– На... щупай!

Савелий, опешив, боязливо коснулся пальцем того места, куда указывал Брыкин.

– Да, – поспешно согласился он. – Явственный факт... сидит!

– То-то и оно! – взорвался Брыкин. – Я грудью Денику отшибал! На, гляди... – он распахнул шинель, сидевшую прямо на голом теле. – А пулька-то, вон она!! – и с лихорадочной горячностью он хлопнул себя уже не по правой, а по левой руке.

Савелий заметил и опустил голову. Начинался дождик.

– Ну, пойду, пожалуй! Застоялась кобылка-те, – решился вдруг Савелий, кивая на западный угол неба, откуда ветер и где кружила большая черная птица.

– Дома-то все благополучно у нас?.. – остановил его Брыкин. Недавнего оживленья его как не бывало.

– Дом стоит... ничего себе... дом... – отвечал Савелий. – Дом как дом. Большой дом большого хозяина требует. Тимофевна сказывала, венец подгнил да крыша стала течь. А так дом как дом. Придешь – починишь.

– Я про жену спрашиваю... – терпеливо ждал Егор.

– Вот ты говоришь, жена-а! А кто чужой жене судья? Рази ты можешь мою жену судить? А я, может, не хочу, чтоб ты мою жену судил. Я сам моей жене хозяин! – и Савелий торопливо пошел прочь.

Брыкин тоже пошел дальше. Но чем ближе подходил к селу, тем более слабела воля, такая сильная, когда из теплушки ускользал. Он ускорил шаг, на последнем заулке чуть не сбил с ног Фетинью, бабу злую, разговорчивую. Пес у Брыкинского дома не полаял. «Сдох», решил про него Егор Иваныч. Всходя на крыльцо, вздрогнул, когда половица скрипнула под ним. На крыльце остановился и окинул все привычно-хозяйским взглядом.

Большой упадок проступал отовсюду наружу. Грязно было. И лавка, собственноручно крашеная Брыкиным в цвет небесной лазури, была сильно порублена. «Корм свиньям рубили. Эк, бесхозяйственно!» – осудил Егор Иваныч, скользя угрюмым взором дальше. Показалось, что нарочно кто-то, злонравный, надругался над красотою Брыкинского крыльца. В хвастливых, синих и розовых завитках резьбы не доставало целых кусков, местами облупилась краска...

Егор Иваныч перегнулся в палисадник и увидел в луже большой осколок резьбы, совсем уже почернелый, выбитый, быть может, год назад. Озлясь, закусив губу, в порыве хозяйственной заботливости, он обежал крыльцо, вынул осколок из воды и торопливо стал прилаживать его в выбоину. Уже не боялся, что кто-нибудь увидит его. Кусок разбух от воды и не входил в гнездо.