Барвинок

А на пороге я споткнулась. Вот ей-богу, прямо на ровном месте. Холодно опять стало, и словно кто-то потянул меня в сторону. К реке пошла. Вдруг представила себя Марыськой, даже ступать начала плавно, косу через плечо перекинула, приосанилась. На песчаной полоске берега я застыла, глядя в темные воды. Манила меня туда сила неведомая. Так и хотелось свитку снять, в сорочке одной остаться да в воду шагнуть. Никак утопленница со мной шутит зло. Вытащила я испуганно шелковые цветы из-за пазухи и швырнула в кусты. Подальше. Отпустило меня немного, и задумалась я. Ведь сроду боязливой не была, а тут вдруг от каждого шороха вздрагиваю, то в жар, то в холод бросает. И многие утопленницу видели, слухи так и ползли по ярмарке. А вдруг душегуб красавку понемногу в горилку добавляет? Всем без разбору. Совсем чуть вчера выпила, без закуси правда. Для того, чтобы душу отдать, мало, а вот для того, чтобы чувствовать себя погано, чтобы мерещилось всякое - как раз малой толики и хватит. А люди верят и дальше слухи пускают! Злость меня взяла, что посмел кто-то характерницу дурить. Полезла я в кусты цветы выброшенные искать. И на заросли красавки наткнулась. Высокая она вымахала, сочными темными ягодами сплошь усеянная, красивая и опасная. Вот и не верь потом в навь!

- А ну поди сюда, - поманила я шинкаря.

- Некогда мне, ясна пани, - он угодливо изогнул спину. - А вот ежели закажете что, то…

- Сюда подошел! - рявкнула я. - Или мне шляхтичу на тебя пожаловаться, что это ты порченой горилкой купцов травишь? Признавайся, добавлял что-то?

Как он побледнел то сразу, затрясся, рядом на лавку упал и взмолился:

- Ясна пани, да как можно? Не было сроду такого! Я вам так скажу, это девка пропащая с того света все уняться никак не может, злоба ее душит на добрых людей…

- Купцы, что померли, у тебя останавливались на постой?

Шинкарь кивнул, в глаза мне просительно заглянул:

- Да, только нет в том моей вины…

- А шляхтич Потоцкий, что давеча тоже покойницу видел, у тебя как оказался?

- Так он всегда захаживает, когда в Магерках бывает.

- Неужто горилку мужицкую пьет?

- Да как можно, ясна пани! Я вам так скажу, у вашмости Потоцкого вкус недурен. Я для него и для купцов заездных медовуху держу.

- Медовуху? А у кого берешь?

- У Кривошея обычно и беру. Только, ясна пани, я вам так скажу, медовуха славная была, сам пробовал.

- Что Потоцкий пил в тот день? Ел что?

- Да неужто ясна пани думает, что мог кто на пана замахнуться! Медовуху пил, не закусывал! Хвалил ее…

- А про Марыську кто вспомнил?

Шинкарь нахмурился, ус на козацкий лад подкрутил - так бы руки ему и оборвала!

- Он сам и вспомнил. Вашмость изволил пошутить, что Марыська и утопленницей ему бы по нраву пришлась, а то, что холодна, так не в том беда, смог бы согреть.

- А дальше что?

- А Тараска, злыдень пысюкатый, возьми и сказани, что утопленница за купцами приходила. Только вашмость Потоцкий не поверил, рассмеялся да еще чарку заказал.

- И Тараска ему принес?

- Отчего же не принести, ясна пани. Я вам так скажу, зря они ее вспомнили, потому как нельзя мертвых кликать!..

Одного я не понимала - зачем Тараске травить купцов? Из ревности? Отчего тогда при жизни Марыськи не травил? А если отомстить им хочет, то зачем ему всех подряд травить? Умом тронулся от горя? Позвала я Тараску к себе, барвинок на стол положила, на него кивнула:

- Знаю я, кто Марыську сгубил.

Тараска глазами бесцветными сверкнул зло и не удержался:

- Кто же?

- Так Оксанка. Это она соперницу в воду толкнула, а теперь боится. Вот на ее могилке барвинок оставила, умилостивить покойницу хочет.

Тараска вдруг головой покачал, уверенно сказал:

- Не она это.

Оторопела я - вся моя задумка была на том, что он поверит, а вишь, поди ты!

- Отчего же не она? - попробовала я убедить его. - Разве не она замуж теперь за Степана Кривошея выходит? Вот совести совсем нет! И года не прошло, как Марыська сгинула, а они уже и про свадьбу сговорились!

- Не она это, - заладил Тараска. - Не она.

- Откуда знаешь?

- Знаю, - его взгляд забегал, потом остановился у меня за плечом. - Когда являлась утопленницей, она все пальцем показывала и говорила - “Он меня убил, он!” Не она, понимаете, а он!

Вид у него такой был, словно и взаправду за моим плечом увидать что-то силился, я не удержалась, обернулась, потом чертыхнулась и перекрестилась.

- Отчего ж Марыська тогда имени не назвала? Почему за всеми без разбору приходит?

Тараска плечами пожал виновато:

- А мне откуда знать…

Хотела я старосту заставить сознаться, ведь ради дочки мог бы, но не поверил мне Тараска, а значит, план менять надобно.

- Раз не Оксанка, тогда староста получается… - прошептала я намеренно громко и встала уходить.

Но Тараска мне в руку вцепился, не пускает.

- Почему староста? Говори! Как узнала?

Вздохнула я тяжело, барвинок со стола сгребла:

- Потому что цветок староста купил, думала, что дочке своей подарил, а нет. Получается, это он его на могилку Марыськи положил, вину свою замолить хочет.

Страшные глаза стали у Тараски, бешеные, даже мне не по себе сделалось. Только отступать поздно, поэтому сказала я: