Барышня Дакс. Подружки

Госпожа Дакс не терпела табачного дыма в гостиной.

Таким образом они разбились на две группы; они разбивались на две группы всякий вечер: женщины со своим роялем или рукоделием — здесь; мужчины с сигарой и коньяком — там, — совсем по-турецки: гаремлик и селямлик.[9] Так коротали вечера — по-мусульмански, если можно так выразиться, — часов до одиннадцати и позже. И только незадолго до прощания обе группы соединялись, чтоб поболтать, а потом церемонно проститься.

— Мадемуазель Алиса, — крикнул жених, закрывая дверь, — я весь превратился в слух. Что-нибудь веселенькое, хорошо?

Барышня Дакс стала перебирать ноты на этажерке. Там было не слишком много веселых пьес. Больше всего было романсов, арий из опер, отдельных избранных отрывков, медленных вальсов, — сентиментальной музыки. Классической музыки не было вовсе: семейство Дакс не любило классической музыки, и сама барышня Дакс предпочитала удобопонятные мелодии, «арии».

…Что-нибудь веселое? Барышня Дакс колебалась между галопом из «Миньоны»[10] и вальсом, так называемым «valse brillante»,[11] чье заглавие терялось среди завитков и росчерков: «Некогда или вечно». Но внезапно она остановила свой выбор на фантазии из «Мушкетеров в монастыре»,[12] которую она как раз разучивала в течение последней недели. Раздались звуки рояля.

Она недурно играла, барышня Дакс: приятный удар, осмысленная игра. Нет еще чувства, но нечто такое, что может стать чем-то когда-нибудь.

И полились арпеджио…

Рояль замолк. Во внезапно наступившей тишине барышня Дакс услышала через дверь голос своего жениха, громко и убежденно оканчивавшего фразу:

— Поймите, папаша, врач может менять место своего приема в районе полутора километров. Таким образом можно потерять только мнимых больных, а у меня на улице Президента Карно их нет, вернее сказать, их недостаточно много.

Голос внезапно замолк. Господин Баррье заметил, что музыка прекратилась. Он захлопал в ладоши с некоторым опозданием.

— Браво! Браво! Пожалуйста еще! Что-нибудь!

Барышня Дакс неподвижно сидела в задумчивости перед «Мушкетерами в монастыре»; руки ее были вялы, пальцы лежали на клавишах последнего аккорда.

— Ну? — резко сказала госпожа Дакс. — Другую пьесу?

Барышня Дакс кашлянула два раза и прошептала:

— Было бы куда приятнее, если бы мы сидели вечером в гостиной все вместе.

— Ты нездорова! — прикрикнула госпожа Дакс и дернула плечами. — Ты хочешь помешать им курить?

В десять часов господа Дакс и Баррье вернулись в гостиную. Доктор взглянул на часы.

— Пора попрощаться, — сказал он. — Завтра у вас будет трудный денек со всеми сборами к отъезду. Кроме того, порядочным людям время спать.

— Да, — сказал господин Дакс.

Он каждое утро уходил из дому в контору еще до семи часов и не любил долго засиживаться.

— Послушать вас, — огрызнулась госпожа Дакс, — так мы должны были бы ложиться каждый день с курами!

— Сегодня, — примиряюще вступился господин Баррье, — не такой день, как всегда: послезавтра вы уезжаете в Сен-Сepr. Госпожа Дакс, подумайте о сундуках!

Госпожа Дакс посмотрела на свою дочь, которая молчала в присутствии жениха.

— И то, у меня ведь только эта мечтательница помощницей.

Доктор Баррье взял в левую руку цилиндр:

— Завтра, — сказал он, — я должен ехать на консилиум в Тарар и возвращусь только с последним поездом. Но послезавтра я буду на вокзале, чтобы проститься с вами.

— Зачем? — сказал господин Дакс. — Попрощайтесь с ними теперь же. К чему вам беспокоиться как раз во время приема!

— Это верно, я смогу вырваться только на минуту.

— Ни к чему. Не приезжайте на вокзал.

— Хорошо.

Барышня Дакс подумала, однако, что это было бы крайне поэтично: последний поцелуй на пороге вагона, который трогается, и рыдающий свисток, и белый платок, который лихорадочно бьется около занавески.

— Итак, — продолжал господин Баррье, — желаю вам счастливого пути, госпожа Дакс. Постарайтесь хорошенько воспользоваться летним отдыхом.

— О! Вы очень добры, друг мой, но какая мне выгода от этого отдыха? Я и так проживу. Прежде всего — здоровье Бернара.

— Ну конечно! Ты, Бернар, возвращайся со щеками не такими, как теперь!

Бернар, едва речь зашла о его здоровье, напустил на себя самый томный вид.

— И вам, мадемуазель Алиса, — сказал наконец доктор Баррье, — я тоже желаю счастливого пути.

Он поискал подходящую к обстоятельствам фразу, не нашел ее и повторил:

— Счастливого пути!

— Два месяца отсутствия, не о чем плакать, — заявил господин Дакс, сложив щеки в приличествующую случаю отеческую улыбку. — Мы назначим день свадьбы, когда Алиса возвратится из Швейцарии, а повенчавшись, вы успеете насмотреться друг на друга.

— О да! — подтвердила госпожа Дакс с кислым вздохом.

Барышня Дакс подала руку. Господин Баррье пожал ее, не попытавшись продлить теплого прикосновения. Потом, отвесив общий поклон:

— Счастливого пути, — сказал он в третий раз. Барышня Дакс стояла у окна своей комнаты. В тишине улицы ей хотелось расслышать удаляющиеся шаги жениха.