Барышня Дакс. Подружки

И он рассеянно пошел вдоль Роны, как вдруг его задумчивость была прервана необычной встречей. Случайно подняв глаза на фонарь, он увидел в шести футах от земли довольно прилично одетого человека с цилиндром на голове, и человек этот лез вверх по чугунному столбу. В изумлении он остановился; незнакомец чрезвычайно вежливо приветствовал его, величественно сняв шляпу.

— Послушайте, сударь, — сказал Фужер, — что вы делаете там наверху, простите за нескромность?

— Сударь, — отвечал тот, — с вашего разрешения, я ищу театральный билет, который я имел несчастье как-то потерять.

Голос был чрезвычайно сладкий, а нос — малиновый. Фужер усмехнулся и не удивлялся больше.

— Черт возьми, — сказал он. — Чрезвычайно досадная потеря. Но вы действительно в ней уверены? Вы повсюду искали, сударь? Я подразумеваю — на всех ли фонарях набережной?

— Увы, сударь, нет, — был ответ. — Их слишком много!

Сказав это, человек вдруг соскользнул с фонаря наземь, упал и снова встал, не без труда.

— Я отказываюсь от этого, — сказал он самым что ни на есть мрачным тоном. — И так как моя неудача отныне вполне безнадежна, я брошусь вот сюда, в воду.

И он сделал вид, будто собирается перелезть через высокий парапет.

— Не делайте этого, сударь, — сказал живо Фужер. — Самоубийство — спорт, давно вышедший из моды. Кроме того, подумайте хорошенько, умоляю вас, неужели вы намерены утопиться в воде, когда на свете столько вина?

— Черт побери! Вы правы, — отвечал незнакомец, сразу же соглашаясь, — вы, сударь, правы и вы мудрец. Разрешите мне преклониться здесь перед вами, как ни недостоин я. Ваше имя не Пифагор или Платон? Или вы, быть может, ученик Парменида божественного? Все это начинало забавлять Фужера.

— Вы оказываете мне много чести, сударь, — отвечал он. — Но я только скромный дипломат, из самых неизвестных, и меня зовут Бертраном, к вашим услугам.

Незнакомец поклонился вторично.

— Это я, сударь, ваш покорнейший слуга. Меня звать Панталоном, если только это имя не оскорбляет вашего слуха. И мое ремесло — быть астрологом, хиромантом, карикатуристом и праздношатающимся. Сверх того, я имею претензию на философию и по мере сил стараюсь следовать заветам нашего общего учителя, Ноя.

Он в третий раз поклонился.

— Несмотря на это, — продолжал он, став мрачным, — моя философия сегодня вечером подверглась жестокому испытанию. Моя сегодняшняя потеря огорчает меня много больше, чем вы можете себе представить. И я напрасно пытался только что утопить мое горе в четырех бутылках бургундского, правда разбавленного.

Он мрачно умолк.

— Сударь, — сказал Фужер, — я понимаю вашу справедливую горесть и сочувствую ей. Но разве беда непоправима? Вы потеряли театральный билет; этот билет, вероятно, не единственный, и я полагаю, что мы сможем достать в кассе другие билеты.

Карикатурист-астролог покачал головой:

— Сударь, — сказал он похоронным тоном, — у меня нет денег. Или, сказать вернее, у меня нет их больше. Оттого что они у меня были. Но в этот век железа бургундское, даже разбавленное, стоит в двенадцать и даже в тринадцать раз больше своего веса в сестерциях.

Фужер в свой черед снял шляпу:

— Значит, сударь, я приветствую в вашем лице жертву нынешнего железного века! В качестве таковой не окажете ли вы мне честь, приняв от меня кресло первого ряда, и не позволите ли мне поместиться в театре рядом с вами? Сегодня я в достаточной мере мрачен и печален, так что я очень нуждаюсь в обществе человека учтивого, справедливого и красноречивого, каковым являетесь вы.

Человек учтивый, справедливый и красноречивый сделал такой глубокий поклон, что чуть не упал снова.

— Сударь, — произнес он с благородством, — ваше предложение воистину великолепно. Но увы! Мне приходится по чести отказаться от него. Оттого что я не принадлежу к привилегированной касте тех, которые садятся в первом ряду. Кроме того, не смею утаить от вас, что я пьян.

— Сударь, — решительно заявил Фужер, — астрологи, дипломаты и философы выше каких бы то ни было каст. И Ной, о котором вы упоминали, учил нас, что лучше быть пьяным, как вы и я, чем быть безумным, как все остальное человечество. Идемте, сударь!

— Я иду! — сказал последователь Ноя, которого это убедило. — Я иду, и я отдаю себя в ваше распоряжение, сударь, оттого что, воистину, вы говорите золотые слова.

IX

В театре они заняли два места в третьем ряду, с той стороны, где в оркестре помещались скрипки. Занавес был уже поднят. Но спектакль только начинался. Играли «Вертера» Массне.

— Не осуждайте меня, — сказал Фужеру его странный спутник, — не осуждайте меня за мое пристрастие к этому произведению, лиризм которого, быть может, несколько искусственный. Но тень великого Гете все же витает над современными гармониями. И немало философических выводов можно извлечь из всяческих «Вертеров», музыкальных и драматических.

Едва усевшись, он замолчал и стал слушать с наслаждением.

Зал был почти совсем темен. Фужер, ни разу тут не бывавший, едва мог разглядеть, что он был огромный и довольно красивый, старый и сильно разукрашенный почерневшей позолотой.