Баржа с двумя повешенными

— Вы точно помните, что около десяти часов, когда Артур Артс уходил, он был пьян?

— Сильно пьян, как всегда… — ответила хозяйка. — Он был бельгиец, славный малый, молча сидел в углу и пил до тех пор, пока у него оставались силы, чтобы вернуться на борт…

— А коновод Классенс?

— Этому надо было больше. Он задержался еще на четверть часа, потом ушел, но вернулся, потому что забыл здесь свой кнут…

До сих пор все было понятно. Нетрудно было представить себе берег Сены, ночь над шлюзом, буксир впереди шести шаланд, а за ними баржу Артса, на каждом судне фонарь на конюшне, а надо всем этим — бесконечный мелкий дождь.

Около половины десятого Эмма с продуктами вернулась на баржу. В десять туда пришел Артс, сильно пьяный, как утверждала хозяйка бистро. А в десять с четвертью на «Астролябию» отправился и коновод.

— Я ждала, когда он уйдет, чтобы закрыться. Моряки ложатся спать рано, и в бистро уже никого не было…

Вот и все надежные сведения, которые можно проверить. А с этого момента никакой точной информации. В шесть утра шкипер буксира удивился, не увидев «Астролябию» позади своих шаланд, а немного погодя он заметил, что швартовы были перерублены.

В то же время смотритель шлюза в Кудре, ухаживавший за больной женой, услышал крики старого коновода, потом увидел баржу, уткнувшуюся в плотину.

Собака на палубе была отвязана. Коновод, проснувшийся от толчка, ничего не знал и утверждал, что, как обычно, всю ночь спал в конюшне.

Потом позади каюты обнаружили повешенного Артса, но висел он не на веревке, а на собачьей цепи. Вслед за этим за занавеской, закрывающей умывальник, нашли его жену Эмму, висящую на простыне.

Но это было еще не все: перед отплытием шкипер буксира «Эглон-VII» напрасно звал своего моториста Эмиля Градю: он исчез.

Это дело рук Градю…

Так считали все, и вечером в газетах можно было прочитать такие заголовки: «Градю замечен в окрестностях Сен-Пора», «Охота за человеком в лесу Ружо», «Кубышка папаши Артса не обнаружена».

Все утверждали, что у старины Артса была кубышка, и даже сходились во мнении по поводу ее содержимого: сто тысяч франков. Почему? Это целая история, хотя на самом деле все очень просто. Шестидесятилетний Артс, У которого было двое взрослых женатых сыновей, вторично женился на Эмме, грубой бабе из Страсбурга, которой было всего сорок.

Семейная жизнь у них не ладилась. На каждом шлюзе Эмма жаловалась на жадность старика, который давал ей денег только на еду, да и то в обрез.

— Я даже не знаю, где он прячет свои деньги, — говорила она. — Он хочет, чтобы после его смерти они достались его сыновьям… А ведь я, как проклятая, ухаживаю за ним, стою у штурвала, не говоря уже о…

И она вдавалась в непристойные подробности даже в присутствии Артса, а он только качал головой и, когда она уходила, бормотал:

— Она вышла за меня из-за моей сотни тысяч франков, но ей их не видать, как своих ушей…

Еще Эмма говорила:

— Можно подумать, что его сыновья без этих денег не проживут…

В самом деле, старший сын Жозеф был шкипером на буксире в Антверпене, а Теодор с помощью отца купил отличную самоходную баржу «Мари-Франс», которую недавно задержали, когда она шла в Маастрихт в Голландии.

— Но я разыщу эти сто тысяч франков…

Она, не раздумывая, говорила об этом с первым встречным, сообщала интимные подробности о своем муже, а в завершение цинично заявляла:

— Он же не представляет себе, что такая молодая женщина, как я, только по любви может…

А сама наставляла ему рога. Свидетельские показания не оставляли в этом сомнения. Шкипер «Эглона-VII» был в курсе дела.

— Я не утверждаю, что то, что мне известно… Но уверен: когда мы полмесяца были без работы в Альфорвиле, а «Астролябия» стояла под погрузкой, Эмиль Градю часто встречался с ней, даже средь бела дня…

Каково?

Двадцатитрехлетний Эмиль Градю был, несомненно, законченным подлецом. Через сутки его, подыхающего от голода, задержали в лесу Ружо километрах в пяти от Ла-Ситангетты.

— Я ничего не сделал, — вопил он жандармам, стараясь уклоняться от ударов.

Этот плюгавый, нездоровый и неприятный мерзавец в кабинете у Мегрэ в течение двух часов упрямо твердил:

— Я ничего не сделал…

— Тогда почему же ты сбежал?

— Это мое дело!

Судебный следователь, убежденный в том, что Градю спрятал кубышку в лесу, устраивал одно прочесывание за другим, но все напрасно.

В этом было что-то неизбывно унылое, как эта река, с утра до вечера отражающая в своих водах небо, как эти вереницы судов, возвещающие о своем подходе гудками сирены (один гудок на каждую идущую за буксиром баржу) и друг за другом проскальзывающие сквозь шлюз. Тем временем, пока женщины занимались с детьми на палубе и наблюдали за маневрами, мужчины поднимались в бистро пропустить по стаканчику, потом, тяжело ступая, возвращались на борт.

— Да, он спекся! — сказал Мегрэ один из его коллег.

Однако Мегрэ, мрачный, как сама Сена, мрачный, как канал под струями дождя, снова пошел к шлюзу и уже не мог от него отойти.

Так бывает всегда: когда дело кажется совершенно ясным, никому не приходит в голову вдаваться в детали.