Баши-Ачук

— Скажи, у тебя на левой руке шесть пальцев? — неожиданно спросила она. И когда Абдушахиль ответил утвердительно, кинулась к нему, обняла и разрыдалась:

— Господь не захотел, чтоб мы навек потеряли друг друга!

Все были поражены, благодарили бога, крестились и поздравляли брата и сестру с чудесной встречей. А сам Абдушахиль даже растерялся и не знал, что ему делать.

Понемногу, когда все примолкли, Пиримзиса обратилась к Абдушахилю:

— Я тоже желаю тебе всякого блага! Теперь, когда нашлась твоя кровная сестра, наш уговор уже ни к чему: ты перестал быть мне братом.

Абдушахиль вздрогнул и тревожно спросил ее:

— Значит, мы отныне чужие друг другу?

— Нет, почему же? Просто знакомые — христианка и магометанин.

— Нет, какой я теперь магометанин? Сама же ты слышала, что я родился в христианской семье и сегодня по воле провиденья возвращаюсь к вере моих отцов. Отныне я верую и поклоняюсь тому, кому поклоняетесь все вы. Баши-Ачук! Примите меня в ваш отряд, чтоб я мог с нынешнего дня делить с вами и горе и радость.

Эти искренние, вырвавшиеся из глубины души слова вызвали общий восторг.

— Абдушахиль! — сказал после некоторого раздумья Баши-Ачук. — Да, пути провидения неисповедимы! Ты можешь сослужить великую службу нашей стране. К тому же это, оказывается, и твой долг, раз ты грузин. Но не надо спешить. Ты должен до поры до времени затаить в глубине души все, что здесь произошло; ты должен вернуться к своему войску и вести себя так, чтобы никто не почувствовал в тебе никакой перемены. Убеди всех, что это ты убил Баши-Ачука, — в подтверждение возьми мое папанаки и, выпачкав его кровью, поднеси своим начальникам. Они тебе поверят, мы на время скроемся, a xaн, успокоившись, осыплет тебя милостями. Так надо действовать некоторое время ради общего дела. Сейчас я больше ничего не скажу, а подробности ты узнаешь после того, как переговорю с Чолокашвили.

Баши-Ачук подошел к Абдушахилю, братски обнял его и поцеловал.

— А теперь хоть моих детей пожалейте, я же бросила их одних! — сказала Мелано. — Пора домой! Провожатого мне сам бог послал — родной брат меня проводит, другого мне и не надо!

И Мелано взяла за руку Абдушахиля.

Пиримзиса проводила их взглядом и, как бы завидуя Мелано, хмуро сдвинула брови.

Мелано, заметив это, кинула ей с лукавой усмешкой: — Спокойной ночи, невестушка! Приятных тебе снов, и чтоб все они сбылись! — и поспешно удалилась, уведя с собою Абдушахиля.

Глава тринадцатая

Окровавленное папанаки долго красовалось на площади, чтобы все его видели и убедились в том, что Баши-Ачука нет в живых. Абдушахиля со всех сторон поздравляли с победой, но он неизменно отвечал одно и то же:

— Обо мне говорить не стоит! Чолокашвили — вот кому все мы должны быть благодарны: без его помощи я бы ни за что не справился с этим делом — и Баши-Ачук был бы жив и отряд его продержался бы до сегодня!

Прошло еще несколько месяцев. Страна, казалось, успокоилась, о крестьянах-повстанцах, покинувших свои деревни, ничего не было слышно. Персы по прежнему нагло хозяйничали в стране, позабыв о всякой осторожности.

Вести о том, что народ, наконец, присмирел, дошли и до шаха. Заслуги Чолокашвили были оценены по достоинству, но он как раз в это время тяжело заболел и был прикован к постели. Из Ахметы долетали слухи один хуже другого. Говорили, будто князя разбил паралич, что у него отнялись ноги и уже нет надежды на выздоровление.

Пейкар-хан часто справлялся о здоровье Бидзины и в знак особого благоволения даже посылал к нему несколько раз Абдушахиля.

Однажды вечером в Ахмету прискакал, — по видимому, откуда-то издалека, конь его был весь в мыле, — какой-то всадник; он спешился возле дома Чолокашвили, привязал коня к балкону, быстро взбежал по лесенке и, не спросясь, как свой человек, прошел прямо к хозяину.

Чолокашвили лежал на тахте.

— А-а, Бакрадзе! — воскликнул он, увидев гостя, и поспешно приподнялся на своем ложе.

Баши-Ачук низко склонился перед ним в знак приветствия.

— Так быстро всех объехал?

— Да, шени чириме![20]— почтительно ответил Бакрадзе и передал письма.

Чолокашвили нетерпеливо вскрыл их одно за другим и стал читать; он был явно взволнован, но постепенно лицо его прояснялось.

Баши-Ачук, не шевелясь, стоял рядом.

— Добрые вести, утешительные! — произнес, дочитав письма, Чолокашвили.

— Да не лишит вас господь утешения вовеки. Я бы раньше доставил вам эти вести, если бы не задержало половодье.

— Они легко согласились?

— Ксанские эриставы — легко, арагвинский владетель — с неохотой.

— Ты сообщил им все наши тайны?

— Я открылся только Шалве.

— Неужели согласился и Заал?

— Он бы не согласился, по за день до моего приезда его духовник имел некое видение.

— Видение? — воскликнул Чолокашвили, с удивлением уставившись на Баши-Ачука.

— Да, шени чириме, — почтительно ответил Баши-Ачук и пересказал князю все, что он слышал о драконе. — Одним из этих героев были вы, — добавил он, но решил умолчать о том, что все три героя погибли. Бидзина благоговейно перекрестился.

Чудны дела твои, господи! — воскликнул он. — Значит, эриставы придут на помощь?