Баши-Ачук

Все в доме засуетились: забегали слуги, повара зарезали особо откормленного бычка, пекари разожгли огонь в тонэ, нянюшки сбились с ног, отдавая распоряжения служанкам, — словом, поднялась суматоха.

Управитель усердно покрикивал то на одних, то на других:

— А ну живее! А ну шевелитесь! Не подведите меня! Не осрамите! Уж я-то на вас полагаюсь!

Он выкрикивал все это с превеликим усердием, однако сам не двигался с места, да и не знал толком, кому что поручить, кого куда послать. Каждый сам исполнял привычное ему дело, он же надрывался, как водится, только для того, чтобы господа, услышав его голос, могли судить об усердии и преданности своего управителя.

Заблеяли овцы, закудахтали куры, пригнали гусей и индеек — и начались приготовления к пиршеству. А управитель кидался от одной кучки дворовых к другой, щупал убоину и живность, достаточно ли она жирная, и утирал катившийся по лицу пот. В это время прибывшие эриставы вместе с хозяином расположились в гостином зале на тахте, подобрав под себя ноги, и о чем-то горячо заспорили. Один из них, высокий статный старик, молчал и лишь по временам кивал головой в знак согласия с молодым своим спутником, взволнованно убеждавшим в чем-то Заала.

— Шалва еще молод, и ему трудно не поддаться влечению сердца, — заметил Заал, обращаясь к старику, — да и Бидзина, зять мой, человек еще не зрелый, к тому же он изо дня в день видит сам, как страдает доведенный до крайности народ, вот Бидзина и готов сложить голову ради родной страны. Но я удивляюсь тебе, мой Элизбар! Немало радостей испытал ты на своем веку, еще больше перенес горя, — видит бог, ты достаточно умудрен опытом. И мне непонятно, как ты мог даже помыслить о столь опасной затее?

— Что делать, мой Заал! Я долго отговаривал этого юношу, моего племянника и приемного сына, но тщетно: он не внял моим советам и все твердит: «Пойду один!» К тому же — не стану лукавить — мне и самому по душе замысел этой молодежи. Лучше умереть, чем жить такой жизнью! Страна наша погибает, не можем же мы сидеть скрестив руки! «Коль рок щадит — и враг не страшен».[4]Доверимся же и мы провидению!

— И все-таки лучше выждать… Сегодня так, а завтра будет иначе; вчера было ненастье, сегодня — видишь, светит солнце. Нужно уметь выбрать подходящее время.

— Лучшего времени нам не дождаться! — горячо воскликнул Шалва. — Кахетинцы уже пали духом, того и гляди зараза перекинется и на Картли. Мы должны поспешить на помощь кахетинцам, пока они не отчаялись, пока в сердцах еще теплится надежда! Если нам не суждено победить — погибнем хоть со славой:

Лучше смерть, но смерть со славой, чем бесславных дней позор![5]

— Спору нет, великий человек изрек эти слова, но ведь и тот был недалек от истины, кто сказал: «Береженого бог бережет».

— Однако иной раз осторожность сродни трусости, — с улыбкой проговорил Элизбар и ласково взглянул на Шалву.

— Подстрекаешь, что ли? — с досадой заметил Заал. — Вы вольны жертвовать собой, а родина? На что вы ее обрекаете, не спросясь у народа? Мы загубим две тысячи воинов— да, загубим! Но кто же встретит врага тут, когда он в ярости кинется на нас? Подобным своеволием мы разгневаем царя — и только… Доныне, так или иначе, наш государь спасал Картли своей дальновидностью. Ему удалось завоевать доверие шаха. И неужели мы сами разрушим то, чего он добился ценою столь долгих усилий? Ведь все пойдет прахом по нашей же вине!

— Спас нашу родину? О, горе нам! — снова воскликнул с горячностью Шалва. — Кахети омусульманилась: карталинский царь, миропомазанник Вахтанг, превратился в обрезанца шаха Наваза… и мы каждый год посылаем в дань уже не шестьдесят девушек и юношей, а вдвое больше… Стон и плач несутся отовсюду… Каких бед еще ждать? Не сегодня-завтра не станет и Картли, ее также разорят дотла, как разорили Кахети. Но кахетинцы хоть обрели в борьбе с врагом славу — они ценою жизни спасли свою душу, мы же, карталинцы, губим и тело и душу!

— Верно, — поддержал его Элизбар. — «Но недруга опасней близкий, оказавшийся врагом».[6] Шах Аббас уже не впервые так лукавит: он осыпает милостями шаха Наваза, пока тот ему нужен, а потом отделается и от него. Шах Аббас рассчитывает, устранив все помехи, проглотить пока что Кахети, а затем он примется за Картли… Открытый враг не так опасен, как тот, кто под личиной друга лисой прокрался в дом.

— Поистине, я поражен вашим замыслом, и сам никогда не решусь на подобное дело. И зятю своему пошлю отказ. А вы — дай бог вам удачи! Только, смотрите, не пришлось бы каяться!

Долго еще продолжалась эта беседа. Шалва горячился, Заал не раз терял терпение, а Элизбар, оказавшийся между двух огней, пытался, насколько было возможно, примирить несогласных. Дело дошло до того, что недовольные хозяином дома ксанские эриставы решили уехать, даже не отобедав. Они уже поднялись, но в эту минуту распахнулась дверь и в гостиный зал вошла Мариам, в руках она держала икону святого Георгия.