Башмаки

Отовсюду приходили люди к сельскому кузнецу Киприяну Железарову. Приходили и жандармы, искавшие наших повстанцев. И Киприян Железаров всегда обслуживал их в первую очередь. Подковывал им коней, починял седла, удила. И при каждой встрече обнимался-целовался с ними. Они и с коня, бывало, еще не слезут, а он уже руки раскинул, будто родню встречает. Лебезил перед ними и словно становился ниже ростом, так старался им угодить. Было это не раз и не два, и все уже знали, кто выдает бунтовщиков, среди которых был и Гроздан Ошавковский. И вот однажды ночью бунтовщики спустились с гор и выволокли Киприяна из кузни. Он как раз потушил огонь в горне, и его увели в лес допрашивать. Он пытался было кричать, да никто не отозвался. Ему и сказать ничего толком не дали. Спрашивали, да не давали ответить.

Порешили содрать с него кожу, как с козла: с головы до пят. В ужасе от того, что его ожидает, Киприян Железаров упал на колени, запричитал, стал рвать траву. Он так обезумел, что не соображал, что делает. Выдирал пучки травы и запихивал себе в рот. Жалкое это зрелище, когда от страха делаешься таким ничтожеством, превращаешься в скотину! Киприян умолял простить и пощадить его, но с набитым ртом ничего не мог толком выговорить. Он и дышал-то с трудом. Это разозлило бунтовщиков еще больше. Кожу с него сдирали, как сорочку с плачущего младенца. Киприян Железаров ревел и дрыгал ногами, колотя ими о землю. Оголялось мясо, брызгала кровь, а он хрюкал, скулил, рычал. Даже в селе слышали его крик. Может, сам Бог его слышал, да ведь он не всегда и не всякому отзовется. Откуда только взялся у кузнеца такой сильный голос? Знать, боль была такой же сильной. Ведь боль и голос всегда идут рука об руку.

Потом его завязали в мешок из-под угля и так отнесли домой. Постучали в дверь и бросили на пол. Жена как увидела, глаза закатила и упала замертво. Сын его, Пейко, стоял оцепенев, с лицом как глинистая земля, залитая дождем. То на отца посмотрит, то на бунтовщиков. Не сообразит, что и делать.

- Узнаешь? - говорят они Пейко.

- Не узнаю, - говорит Пейко. - У него лица нет.

- У него и раньше не было, - говорят ему, - он так и ходил без лица. Руки у него были золотые, а вот лица не было...

Пейко хотел было что-то сказать, но только губами задергал, вот-вот заплачет.

- Заявлять будешь? - спрашивают его.

- Не буду, - говорит Пейко и моргает, смаргивает слезу.

- Что же ты плачешь, - говорят ему, - негоже мужчине плакать...

- Я не о нем плачу, а о себе. Теперь моя очередь умирать. Никого больше передо мной нет, - говорит и ртом ловит слезы, жует их, как соленый турецкий горох.

- Значит, заявишь? - говорят ему.

- Нечего мне заявлять, - говорит Пейко и, всхлипывая, утирает нос. - Нечего мне заявлять.

И впрямь не заявил. Скрыл смерть отца, никому ничего не сказал. Он знал, как легко они убивают, и не хотел, чтобы и с ним случилось такое же, если не хуже. Потому не пошел ни в суд, ни в жандармерию. Не стали искать кузнеца и жандармы. Киприян Железаров заявился сам собой. Вернулся ниоткуда и бродит как ни в чем не бывало. Гроздану Ошавковскому не верилось, что через столько лет кузнец может вернуться, вспомнить о нем. И почему именно Гроздана тот не может простить? Невдомек ему, что не осталось больше никого, с кем Киприян Железаров мог бы свести счеты. Из всех, что сдирали с кузнеца кожу, только он и был жив: одних убили, другие умерли, и время их теперь разделяло так, как оно всегда разделяет живых и мертвых.

И вот Киприян Железаров вернулся и послал за Грозданом свою тень, приставил ее к нему. И всюду ходит она за ним по пятам. Придет Гроздан домой, и кузнец с ним. А то поджидает его дома. Сядет Гроздан покурить, а Киприян тут как тут: зашебаршится, дает о себе знать. Сидит Гроздан Ошавковский, смолит свою цигарку: присосется к ней и таращится в пустоту. Чуть погодя почудятся ему шаги, будто по всему дому кто-то бродит. Шагает кто-то по дому, а Гроздану кажется, что это у него по голове кто-то ходит. Тень расхаживает, рыщет по шкафам, стучит. А Гроздан Ошавковский один во всем доме. Некому пожаловаться, не у кого защиты попросить, некого на помощь позвать. Прежде, бывало, сам черт ему не брат, а теперь мурашки по спине бегают, волчьи когти на душе скребут, цигарка гаснет. Сама собой гаснет в руке. Да только куда хуже, коли позабудешь бояться. Но пуще всего Гроздан испугался, когда у него пропали башмаки. Кто ж еще мог их взять, как не Киприян Железаров? Обулся и ходит по дому. Без них, может, он бы не так громко топал. Подумал Гроздан и про Нове Сапожника: не он ли привел тень, когда меня стриг?