Башни и сады Вавилона

– А стараниями таких, как ты, зарабатывает исключительно на «орден Сутулого», – язвит взбешенная Аська. – Я к тебе, между прочим, как к человеку обращаюсь. А ты как был животным…

– Ну капиталист, – смущаюсь. – Звериный, так сказать, образ…

– Оскал, – поправляет меня мстительная супруга.

– Ну оскал, – вздыхаю покорно. – Все равно ж одну тебя и люблю. И ты, сволочь эдакая, прекрасно об этом знаешь…

– Знаю, – вздыхает, – Егор. Знаю, к сожалению. Только знаешь, насколько мне было бы легче, если б ты еще сумел полюбить хоть кого-нибудь. Ну хотя бы себя. Ты же у самого себя тоже – единственный…

– Себя любить, мне кажется, – пошло…

– Да? – удивляется Аська. – А зачем тогда Господь заповедовал ближнего своего любить, как самого себя?! Вот я, к примеру, твой ближний, не будешь же отрицать, да? Причем самый ближний. Самый-самый-самый. А как ты меня умудряешься любить, если самого себя просто терпеть не можешь – ума не приложу. Просто извращение какое-то, не находишь?

– Нахожу, – вздыхаю. – И единственное, что утешает, так это то, что ты знала, за кого замуж шла…

Аська аж замолкает на несколько секунд от негодования.

– Я?! – возмущается. – Я знала?! Я выходила замуж за легкого, веселого парня, умевшего легко зарабатывать и легко тратить. Умевшего читать стихи и гулять по ночным крышам. Умевшего выбирать именно те цветы, которые мне именно в тот самый вечер хотелось увидеть в своей вазе. Носившего меня на руках и засыпавшего, положив голову мне на колени на заднем сиденье своего служебного автомобиля. Умевшего хорошо танцевать, наконец. Который мог говорить обо всем целую ночь напролет, начиная со светских сплетен и заканчивая легендой о Гильгамеше, не к темноте будь помянут. И ведь мне тогда было все это безумно, совершенно по-детски интересно! Который, миль пардон, мог прервать фрикции для того, чтобы прочитать неожиданно вспомнившееся четверостишие Омара Хайяма. И это тоже было уместно и не обидно, черт возьми, что самое смешное! С которым можно было пойти куда угодно, хоть в театр, хоть на концерт классической музыки, хоть в хулиганский пивной паб, хоть в ночной клуб, хоть на стадион, на самую что ни на есть фанатскую террасу. И везде с ним было весело и хорошо. А что сейчас?!

Я молчу.

Украдкой тянусь за первой утренней сигаретой и уже фактически чувствую, как буду дико и болезненно кашлять после первой и самой горькой затяжки.

Живу, словно сам себя, блин, за что-то наказываю…

Возразить мне ей нечего.

Просто потому что, видимо, она права.

Я и вправду изменился.

И далеко не в лучшую сторону.

Ну да ладно…

– Хорошо-хорошо, – успокаиваю ее в трубку, – все хорошо, любимая, не шуми. Не забывай, что я все-таки не на дискотеке, и тут музыка не орет. Во сколько тебя ждать-то вечером?

Теперь замолкает уже она.

Нет, не потому, что ей стыдно, что она наорала на больного.

Какой я, на фиг, для нее больной!

Я для нее еще со вчерашнего вечера выздоравливающий…

Просто думает девушка.

Считает варианты, стараясь при этом не морщить высокий, красивый лоб профессиональной телеведущей.

Она у меня умница.

Сам выбирал.

Есть чем гордиться, чего уж там…

– Так, – вздыхает наконец, – по моим расчетам, не раньше пяти. Может, в шесть. Вечернего эфира у меня сегодня нет, так что сразу, как закончу в Останкино, заскочу к массажистке, потом в солярий, потом – к тебе.

– А тебе не кажется, любимая, – ехидничаю я, – что мне может показаться обидным стоять в очереди после массажа и солярия?

– Вот еще, – фыркает Аська, – ты там, насколько мне известно, не умираешь, а как раз даже совсем наоборот. А выздоравливающему мужчине просто необходимо видеть жену, у которой все в порядке и все на месте, а не зареванную по его несчастной судьбе, квохчущую клушу в засаленном рваном халате.

Я опять хмыкаю.

И опять потому, что мне ей совершенно нечего возразить.

Я ж говорю – умница.

Да еще к тому же и красавица.

Ладно, проехали.

– Уговорила, согласен на пять. Самое главное, постарайся, чтобы твои пять не превратились в «часиков эдак в семь-восемь»…

– А вот этого – не дождешься, – чеканит. – У вас в шесть часов персонал уже, говорят, как правило, расходится. А некоторые медсестры-нимфоманки наоборот остаются. Так что между пятью и шестью часами вечера я у тебя в палате как штык, любимый. А пока чмоки, мне пора на работу лететь…

И – сразу же отключается.

Сколько уже с ней живу, никак не могу эту ее поганую привычку перебороть. Заканчивать разговор тогда, когда собеседник к этому еще совершенно не готов. И чувствует себя, прям точь-в-точь как я сейчас, полным и совершенно немыслимым идиотом. И даже где-то немножко подкаблучником, тайным для окружающих.

М-де…

Ничего, прорвемся.

Встаю, беру со столика пачку сигарет, грязное блюдце с окурками и потихонечку волоку свое тело в сортир.

Война, извините, господа, войной, а обед и перекур извольте по расписанию…

…Первая сигарета, кстати, оказалась на этот раз вовсе не такой мучительной, как ожидалась.

Ну покашлял чуть-чуть.

А потом даже умудрился получить от процесса некоторое удовольствие.

Хотя, разумеется, утренний кашель курильщика еще никто и ни разу не отменял.