Башни и сады Вавилона

– Если обстоятельства, – соглашается, – тогда, может, и вправду поймет. Но я лучше его все-таки попрошу, чтобы он хотя бы по голове тебе не слишком сильно стучал. А то она у тебя, похоже, и впрямь в последнее время слабым местом стала. Особенно после ранения с сотрясением. Да и до этого симптомчики неприятные рисовались. Лучше бы поберечься…

Я криво усмехаюсь, он машет прощально рукой и немедленно исчезает за поворотом.

А я возвращаюсь в палату и снова открываю томик Хафиза.

Чудны, думаю, дела твои, Господи.

Еще ведь несколько дней назад вообще никуда не собирался.

А тут тебе – и Швеция, и Таиланд.

Обалдеть можно…

…Отложил Хафиза в сторону.

Всему должно быть свое время и место, а конкретно это время и место, увы, – не для стихов.

Тем более не для нежных, трепетных и бестолковых, как и сама его жизнь, газелей этого ширазского пьяницы.

«О, если б был я озером ночным,
А ты луною, по нему плывущей…»

Ага…

Ну уж нет.

Мне и так солнца по этой жизни в последнее время не хватает. Можно даже сказать: острая солнечная недостаточность.

А тут – все такое.

Сумеречное.

Нет, давай-ка, думаю, Егор, поэзию вместе с соплями лучше сегодня в сторону слегка отодвинуть.

И без нее тошно, без этой утонченной восточной лирики.

Лучше уж полежать, подумать, что Мажору в славном шведском городе Гетеборге говорить буду.

Али, хоть мужик, конечно, и понимающий, но наш с ним разговор сегодняшний Игорю совершенно точно передаст.

Они все-таки – настоящие, близкие друзья.

А я – так.

Поссать поблизости вышел.

Так, блин, нелепо и познакомились.

Хотя – что тут гадать-то?

Нужно говорить просто.

И – максимально честно.

…Ну, например, так:

«Знаешь, Гарри, в Вавилоне не было каменных тротуаров.

В настоящем, историческом, древнем Вавилоне – как и во всех городах Древнего Востока, – уличным покрытием были просто тонны спрессованного говна. Обрывки тканей, объедки, апельсиновые корки.

Воняло там тоже, думаю, соответствующе.

По сути, – обычная помойка, тщательно утрамбованная тысячами и тысячами босых человеческих ног. Хотя на некоторых, может, были и сандалии. Типа на стражниках.

Аналог нынешних ментовских сапог, так сказать.

Ага.

И поэтому знатные и богатые люди в этом городе вообще никогда не ходили по этим улицам пешком.

Это было – больше, чем западло, понимаешь…

Это было – сблевно.

Они жили в своих домах-башнях, проводили время в своих искусственных садах у искусственных бассейнов с кристально-чистой, прозрачной водой.

Ну точь-в-точь, как мы.

И говорят, постоянно пользовались благовониями. Не знаю, помогало им это или нет.

Но – пользовались постоянно.

А по улицам передвигались исключительно в паланкинах, и специальные рабы следили, чтобы чистые ступни их господ никогда не касались этих жутких мусорных тротуаров.

Может, именно поэтому в Вавилоне и был такой страшный, просто нереальный процент сумасшедших.

И пророков тоже, разумеется.

Это было нормальное явление, понимаешь.

А дворцы тянулись – все выше и выше, превращаясь в башни самого величественного в тогдашнем мире города, название которого приблизительно переводится на русский язык, как Врата Бога.

В главной башне-зиккурате этот их бог, по слухам, даже время от времени ночевал.

На самом верху, естественно.

Возможно, даже и с бабами.

В общем, все как у нас.

Чем выше, тем дороже.

Ничего нового в этом мире нет, понимаешь?

А я – я, наверное, просто слишком устал, Гарри.

Мне уже давно нужно было уехать, походить босиком по белым, чистым, песчаным пляжам.

А потом – обязательно вернуться обратно.

Вот поэтому я и вынужден сидеть тут перед тобой и извиняться, в тупой и безысходной надежде, что ты, может быть, меня поймешь…»

…Я встаю, подхожу к окну и открываю фрамугу.

Вдыхаю воздух.

Потом осторожно закуриваю.

А чем черт не шутит, может, он меня и вправду поймет?

Если, разумеется, я буду говорить с ним не так цветисто и пафосно…

Глава 21

В учености – ни смысла, ни границ.
Откроет больше тайный взгляд ресниц.
Пей! Книга Жизни кончится печально.
Укрась вином мелькание страниц.

Омар Хайям (перевод И. Тхоржевского)

…За окном снова идет мелкий, холодный дождь, и я выдыхаю синий ароматный дым прямо в холодную свежую сырость.

Н-да, ну я и нагородил…

Лучше бы уж, что ли, Хафиза дальше читал.

А то развел тут, понимаешь, сырость и лирику.

Только на смех подымут.

И будут безусловно правы, я почему-то так думаю…

…Ежусь от проникающего под больничную пижаму влажного заоконного холода и спешу к тумбочке, потому что там уже, наверное, минуты две мелодично тренькает мой мобильный телефон.

Беру его с опаской, как какую-нибудь ядовитую змею, и внезапно понимаю, что мои рефлексы, кажется, уже окончательно восстановились.

По крайней мере, опасность я уже чую.

И это уже хорошо.

Потому как там не случайный набор незнакомых цифр, там – вполне конкретный, реальный номер.

Это – Петр Порфирьев, мой следователь.

Грубая, циничная реальность.