Башни из камня

Обязанность соблюдать все каноны так понимаемого рыцарства отнимает у чеченских детей привилегию отцовских объятий и нежности. Иса прямо-таки гордился тем, что никогда не играл с сыновьями, ни одного из них не разу не держал на коленях.

— Именно поэтому они и выросли стойкими и крепкими юношами, а не слезливыми бабами, — убеждал он меня. Отец должен воспитывать из сыновей воинов. Так меня воспитывал мой отец, я так воспитывал Аслана, он так же воспитает своего сына. А я, дедушка, смогу с внуком играть и обнимать его хоть до потери сознания. Но с сыном? Никогда. Нельзя мне этого делать.

На Кавказе сыновья принадлежат отцам. Если распадается семья, отец имеет право забрать детей. Другое дело, что в последнее время горцы почти не пользуются этой привилегией и брошенным женам оставляют даже сыновей.

Иса много раз повторял, что святым долгом отца является воспитать в сыне характер рыцаря, воплощением которого в их глазах должен быть отец. Так что отец просто обязан быть образцом, учителем. И действительно, отношения между чеченскими отцами и сыновьями больше напоминали мне отношения между учителем и отданными ему на воспитание и науку учениками.

Мне казалось, что в этой вечной демонстрации чеченскими отцами своей власти, в их борьбе за уважение сыновей и стремлении избежать всего, что могло бы запятнать безупречный идеал для подражания, крылся страх отчуждения и глубокая тоска. Я подозревал, что Иса так ведет себя с сыновьями, потому что чувствует себя виновным, страдает, отрекшись от проявлений любви, от образовавшейся в сердце пустоты. И, наверное, сознает, что, воспитывая сыновей по своему образу и подобию, обрекает их на те же страдания, которые сам когда-то пережил. А может, мне так только казалось — мне, гостю, пришельцу.

— Если мы не исполним своего долга, не сделаем того, чего от нас ожидают, — говорил Иса, — мы не имеем права считать себя отцами своих сыновей и сыновьями своих отцов.

А однажды, у реки, признался, что самым страшным кошмаром, который преследует его ночами, является сон, как российские солдаты бьют и унижают его на глазах сыновей, и убивают только тогда, когда нет сил даже молить о смерти.

По телевизору мы чаще всего смотрели новости. Электричество редко включали надолго, на два-три часа, так чтобы хватило времени посмотреть какой-нибудь фильм.

Не знаю, что больше бесило Ису — сообщения из Чечни или их отсутствие.

Он вглядывался в экран, как в фотографию из семейного альбома, пытаясь рассмотреть мелькающие в репортажах лица. Тут все всех знали. Иногда он вдруг выкрикивал с какой-то детской радостью и гордостью: «Ты только посмотри! Это же дом Хусейна в Старых Атагах. А вот и он, собственной персоной!»

Это разглядывание жизни в зеркале телевизионного экрана бывало для моих хозяев болезненным испытанием. Лейла хваталась за сердце, как только показывали руины Грозного.

— У нас была такая прекрасная квартира!.. Ах, как нам было там хорошо! — вздыхала она. — Все у нас было: красивая мебель, кафель на стенах, паркет на полу. Жили себе спокойно. Правда, мы мало что знали о далеком мире. Но когда не знаешь, что ты хуже других, не переживаешь, не завидуешь… Пока не пришла… эта свобода. Эх, если бы человек знал заранее… Надо было сидеть тихо и радоваться тому, что есть.

Иса слушал новости с каменным лицом: «…вчера, во время спецоперации в деревне такой-то и такой-то наши войска ликвидировали банду особо опасных боевиков и террористов.»

— Видишь! — кричал Иса, ударяя кулаком по столу. — Нас уже даже не убивают! Нас ликвидируют! Как каких-нибудь насекомых или крыс! Если считают нас паразитами, почему тогда мы представляем для них такую опасность? Да возможно ли, чтобы миллион чеченцев был угрозой для ста пятидесяти миллионов россиян?

Новые кадры, фотографии, вырванные из контекста. Какая-то школа, дети в формах, смотрят в камеру огромными черными глазами. Трактор в поле, солдаты на дороге проверяют документы проезжающих.

— Как, они сказали, называется эта деревня? — спрашивает вдруг Иса. — У нас вообще нет такой деревни. Я могу тебе перечислить названия всех четырехсот городов, станиц и аулов. Такой, о которой они говорили, вообще нет. Клянусь, чем хочешь. Такой деревни у нас просто нет.

Его возмущало вранье, услышанное по телевизору, но больше всего потрясало это российское наплевательское отношение к деталям. Ведь если московское телевидение не придавало значения географии и без церемоний называло чеченцев бандитами и террористами, так может, и всю Россию, и весь мир, не трогают, не волнуют чеченские страдания?! А это обрекало бы на безмолвное отчаяние и смерть без права апелляции.

Но еще больше лживых репортажей его тревожило отсутствие сообщений из Чечни. Он внимательно слушал новости из России, с меньшим интересом — новости из-за рубежа.

А потом уже только ждал: вдруг культурные, спортивные новости или прогноз погоды будут прерваны каким-то срочным, тревожным сообщением с Кавказа. Выпуск новостей без известий из Чечни угнетал его и пугал. Он надолго погружался в молчание.