Башня

Башня молчала. Небо алело на западе ярким закатом. Завтра будет ветрено. Солнце медленно скатывалось за кромку горизонта. Пахнуло свежестью. Затрещали сверчки, оживляя разомлевшую от жары степь. От каменного бока башни исходило тепло. Кузьмич прислонился к ней лбом и закрыл глаза. Рука его гладила тёплый камень, а воспоминания сменяли друг друга.

Кузьмич не сразу почувствовал, что что-то изменилось. Его рука больше не гладила шершавый камень, она скользила по гладкому прохладному дереву. Старик открыл глаза. Он стоял рядом с деревянной дверью, обитой ржавым металлом по углам. Кузьмич удивлённо потрогал дверь руками, словно убеждаясь, что действительно видит её. Оглянулся в сторону села. Дома светились огоньками окон. Солнце провалилось за горизонт, и небо приобрело глубокий тёмно-синий цвет. Стали зажигаться звёзды. «Дверь показалась, — шептал Кузьмич. — Позвать бы кого из села…»

Но дверь ведь показалась ему. Кузьмич взялся за металлическое кольцо на двери и потянул его на себя. Дверь отворилась легко. Словно она целыми днями только этим и занималась, и не успела заржаветь в петлях от времени. Кузьмич вошёл внутрь башни. Дверь бесшумно закрылась следом. В башне было светло. Мягкий голубой свет лился откуда-то сверху. Старик посмотрел вверх. Потолка у башни не было. Она высилась в бесконечность и откуда-то сверху изливала свет. Кузьмич попробовал открыть дверь. Она легко поддалась. Значит, выйти можно в любой момент. Он осмотрелся. Напротив, него была такая же дверь как та, в которую он вошёл. Старик подошёл и открыл её, толкнув наружу.

В глаза ударил яркий солнечный свет. Потянуло жаром летнего полдня. Степь за дверью трещала невидимыми насекомыми. А от села по направлению к башне шла девушка. Старик узнал её сразу. Он не видел её лица, старость ослабила его зрение. Но её походка… То, как плавно покачивались при ходьбе её бёдра. Как срывала она на ходу травинки. Сомнений не было, это она. Это его Тася. Но как? Кузьмич высунул наружу руку, чтобы убедиться, что там за дверью реальность, а не его фантазия. Он рассматривал свою руку, помолодевшую, с упругой кожей, не тронутую старческими пятнами. Стало страшно. Он закрыл дверь, прижался к ней спиной.

Старое его сердце колотилось быстро и неровно. Не случился бы тут сердечный приступ. Никто и не узнает, что он лежит тут мёртвый.

Кузьмич подошёл к той двери, через которую вошёл в башню. Открыл её. В башню пахнуло прохладой поздней ночи. Чёрное небо раскинулось над степью. Чуть дрожали в вышине яркие звёзды, словно глаза древних языческих богов. Вот ведь смотрят на него сверху и молчат, ждут чего-то.

Дома, наверное, беспокоятся, что его нет. Дочка не разрешает садиться ужинать, пока не пришёл отец. Наташка капризничает. Она устала и хочет спать. Оксана поддерживает мать, копирует её не терпящий возражений тон. Надо бы сказать девочке, чтобы была помягче. Вон её отец не выдержал постоянного понукания и ушёл из семьи. А Надя, наверное, сердится на него. Губы её поджаты в тонкую линию, в глазах упрёк. Когда он вернётся, она молча станет выставлять перед ним тарелки. Посуда будет громко стучать по столу в напряжённой тишине. А там… И Кузьмич снова обернулся на вторую дверь. Там его Тася…

Он вернулся ко второй двери и снова открыл её. Тася медленно шла к башне. Ветер трепал подол её простого ситцевого платья. А если это его второй шанс? Если это ответ на его вопрос? И старик вышел из двери наружу в жаркое летнее марево. Его тело словно стало легче и выше. Он потрогал своё лицо. Кожа больше не висла складками, она была упругой и молодой. Ему снова двадцать. Как в тот день, когда он сказал Тасе, что уезжает на стройку.

— Таа-а-ська! — закричал Пётр.

Она остановилась, увидела его, стянула с головы белую косынку и помахала над головой. Загорелая, крепко сложенная, красивая. А потом Тася побежала к нему навстречу. Голубое ситцевое платье высоко обнажало крепкие круглые коленки. Она такая родная, такая тёплая, такая настоящая. Он всегда знал об этом. Тогда почему? Почему не говорил ей об этом? Счастье наполнило его лёгкие до отказа и хотелось раскинуть руки и заорать в бесконечное небо: «Та-а-а-ась-ка-а!», выталкивая из себя восторг и заполняя им всё вокруг.

Она подбежала и обняла его, припала к его груди русой своей головой. Тася тяжело дышала от быстрого бега, запыхалась. Пётр погладил её по волосам. Поправил выгоревшие почти добела пряди.

— А я думала, что ты уехал, — сказала она, пряча лицо у него на груди.

— Куда? — не понял он.

— На стройку свою дурацкую, — обиженно ответила Тася.

— Таська, какая стройка? Я люблю тебя, Таська! Выходи за меня замуж!

Тася подняла голову. Она смотрела удивлённо и недоверчиво. На её выгоревших ресницах задрожали слезинки. Как тогда. Вот те на, а он думал, что обрадуется.

— Я думала, ты не скажешь… я думала, что уедешь и бросишь меня… я ведь… ребёнок у нас будет, — быстро заговорила Тася. В голосе её звучал сразу и страх, и облегчение.

— Что же ты молчала, дурёха? — удивился Пётр.