Башня

Дубенский понял все. Этот парень просил и боролся не за себя – за них. Если бы он смог, то заплакал – но не от восхищения этим парнем, а от жалости к себе. Потому что он уже понимал, что не может поступить иначе.

Он шагнул вперед; парень сделал попытку уцепиться за его ногу, но Дубенский перепрыгнул через него. Он подошел к женщине и поднял ее на ноги. Обнял и повел к вертолету. Затем вернулся к мальчику, взял его на руки и запихнул в салон.

Увидев это, парень улыбнулся и зашелся в кашле, отхаркивая черные блестящие сгустки.

Дубенский захлопнул дверь и махнул пилоту: «Улетай!» Тот пристально посмотрел на него, но Михаил покачал головой и – для верности – громко стукнул по фюзеляжу, словно прогонял надоедливую птицу.

Вертолет раскрутил винты и оторвался от крыши. Три пары глаз проводили его: Дубенский – с сожалением, Кондратьев – с презрительной ухмылкой, а парень – с радостью.

Вертолет отлетел подальше от Башни и стал медленно опускаться. Наконец он скрылся за обрезом крыши, и шум винтов утих.

Дубенский подошел к парню и протянул ему руку. Тот, благодарно кивнув, тяжело поднялся.

Дубенский не заметил, как приблизился Кондратьев. Он подхватил парня под руку с другой стороны, и они, все трое, ненадолго застыли на месте.

Парень тяжело дышал, как гончая после долгого бега. Постепенно он отдышался и смог говорить.

Крыша дрожала под ногами – с каждым мгновением все сильнее и сильнее.

– Жалко будет, если она упадет… – ни к кому не обращаясь, в пустоту сказал Дубенский.

– Ага… – прохрипел парень. – Там, внизу, мой мотоцикл…

– Нормально, ребята… – сказал Кондратьев и притянул их к себе.

Они обнялись – трое мужчин, почувствовавших, что они – одной крови. Трое мужчин, которые СМОГЛИ.

Наверное, так было легче – вместе, обнявшись.

Из материалов чрезвычайной комиссии.

Полное обрушение Башни произошло в 21:14 по московскому времени. Здание покачнулось и стало медленно оседать, складываясь внутрь.

На сегодняшний день причины катастрофы остаются невыясненными. Возможно, когда уберут завалы, следствию предстанут новые факты, позволяющие сделать какие-то выводы…

Когда Башня стала рушиться, женщина в черной кожаной куртке с надписью «Ksteen» на спине зябко поежилась, словно от холода.

Она плакала, прижимая к себе грязного, с обожженными волосами, мальчика. Она плакала, как и почти все, сидящие на асфальте троллейбусного круга в Серебряном Бору.

Она, наверное, даже не сознавая, что делает, запустила руку в карман и достала оттуда расплавленную шоколадку «Twix». Подержала ее в руке, на мгновение застыла, а потом снова засунула блестящий пакетик в карман и снова стала плакать.

Сын… Да еще вот эта вот шоколадка – это все, что у нее было. Больше ничего.

Но странное дело – она чувствовала безымянное тепло, исходящее от шоколадки.

ЭПИЛОГ

Это было грозное и величественное зрелище: клубы пыли, поднимающиеся к закатному небу, куски бетона и осколки толстого стекла, разлетающиеся в разные стороны, как искры новогоднего салюта, – все это завораживало и приковывало к себе взгляд.

Машины спасателей и «скорой помощи» стояли в некотором отдалении от падающей Башни, внутри милицейского оцепления, готовые в любую секунду сорваться с места и помчаться в Серебряный Бор – туда, где на площадке троллейбусного круга ждали немногие спасенные. Но пока это было невозможно: густая непроницаемая завеса перегородила проспект Маршала Жукова. Надо было дождаться, пока пыль осядет.

Старший экипажа повернулся к водителю и спросил:

– Ты чувствуешь?

Окна белого «Ленд-Ровера» были плотно закрыты, но они ощущали, как ударная волна давит на кузов и стекла. Старшему приходилось кричать, чтобы перекрыть низкий гул разрушения, заполнивший пространство на много сотен метров вокруг Башни.

Теперь к этому гулу примешивалась сильная дрожь, заставлявшая тяжелую машину подпрыгивать; казалось, асфальт под ними вот-вот лопнет и раздастся в разные стороны, и тогда «ЛендРовер» провалится в черную пугающую пустоту.

– Да, – выдавил побледневший водитель. – Хорошо, что под нами нет метро. А то бы… – Он покачал головой.

Продолжения и не требовалось. Оба прекрасно понимали, ЧТО означает подобная катастрофа в Москве; точнее – в подземной ее части, изрезанной тоннелями, как головка швейцарского сыра.

Старший замолчал, прислушиваясь к гулу за стеклом и вибрации под колесами. Ему почему-то расхотелось выходить из джипа.

Слово «МЕТРО» намертво отпечаталось в сознании, хотя и не было напрямую связано с тем, что происходило в эту секунду.

Он крепко сжал ручку, торчавшую из передней панели, и уже не отводил глаз от черных клубов пыли.

Он вздохнул и повторил:

– Да… МЕТРО…