Башня ярости. Книга 2. Всходы Ветра

Милосердный? Свет не может быть Милосердным, так же, как и Тьма. День померк мгновенно. Мрак накрыл город даже не плащом – подушкой, которой душат гостей злодеи-трактирщики. Только разгоревшееся пламя Бездны противостояло жуткой пелене, но обреченный город его не видел. Лльяма была будущим, которого у них не было. Трое эльфов невольно подались к огневушке, жар был нестерпимым, но живым. Дети Звезд видят в темноте, но не в такой. Это не было ночью, тьма пещер – и та легче и добрее, Нэо не понимал, почему они стоят и смотрят, но они стояли и смотрели. Когда-то он, сжав зубы, затерялся в толпе, глядя, как на эшафоте расстается с жизнью Эдмон Тагэре, которому он поклялся защитить больного брата и Арцию. В тот трижды проклятый миг Нэо не мог никого спасти, только освободить от страха и боли, подарив уверенность, что смерти нет.

Когда все кончилось, эльф-разведчик сказал, что это был самый горький день в его жизни, день бессилия и лжи. Роман не сомневался, что худшего не может быть, но в Эльте он мог сделать хоть что-то. Сейчас он был сильнее, много сильнее, с ним были друзья и порождение Тьмы, но будь он богом, как Ангес, и то он мог бы лишь смотреть. Рене говорил, что нет слова страшнее слова «поздно», как же он был прав!

Страх кричит, ужас лишает голоса. Обреченный город замер, за его стенами в такой же смертной муке застыли недавние враги, а дальше на север, юг, запад, восток, в селах, городах, замках, хижинах перепуганные люди призывали непослушными губами разных богов и святых. А звери и растения никого не призывали, они не умели ни молиться, ни каяться, ни грешить... Сколько длилось молчание? Нэо не знал. Рядом коротко простонал Норгэрель, Аддари снова воззвал к Свету, вокруг лльямы плясали багровые сполохи, глаза и пасть огневушки горели, она была готова к бою, но враг ушел давным-давно, если вообще приходил.

Мрак вспороло сияние, но свет этот был не добрее секиры палача. Со всех сторон зарычал гром, а может, это был не гром, а зов чудовищной трубы. Тучи разошлись, чтоб дать обреченным увидеть, как с неба сыплются звезды, словно крошки со сдернутой со стола бархатной скатерти. Когда скатилась последняя, сквозь иссушающий душу рев стали проступать слова. Тяжелые, отрывистые, они падали комьями земли в могилу. Заголосила какая-то женщина. Другая заломила руки и бросилась на пыльные плиты. Раненый воин зарычал, сорвал окровавленную повязку, бросил под ноги и стал топтать. На той стороне площади отчаянно ржали и рвались лошади. В перерывах между словами раздавался звон колокола, но он больше не казался величественным, а звенел жалко и тускло, словно ударяли ложкой по оловянной миске.

Кто-то вцепился Нэо в плечо, Аддари. Норгэрель – тот стоит, сжав зубы, и смотрит, смотрит, словно хочет запомнить все до мельчайшей подробности. И воющую старуху, и троих обнявших друг друга друзей, и девочку лет четырнадцати с родимым пятном на щеке, похожим на летящую чайку...

– Тут мало детей и почти совсем нет нищих, – Норгэреля это удивило лишь сейчас.

– Это город воинов... – а может, родич прав и в этом есть какой-то смысл. Тяжелый голос умолк. Крики, стенания, колокольный звон, конское ржание сливались в один раздирающей душу гул и при этом казались мертвой тишиной.

– Что будет теперь? – неужели Аддари даже сейчас не жалеет о том, что покинул Луциану?!

– Не знаю... – он не знает и знает...

Теплый жемчужный свет. Возникшая из ниоткуда сверкающая арка. И новый голос, исполненный сочувствия и любви. Он зовет за собой, зовет, обещая искупление, прощение и вечную, незамутненную страстями и грехами радость. Жемчужное сияние ширится, накрывая стенающую площадь, растекается дальше, дальше.

– Это конец? – Аддари все еще надеется. Вот уж в чьем сердце нет ни капли – нет, не Тьмы, ибо Тьма не есть зло, – грязи.

Если бы это было концом, но это не конец. Это обман, пустышка, дурман, которым он опоил перед смертью Эдмона. Свет прощения заливает город, но он не светит. Толпящиеся люди тонут во мраке. Их фигуры кажутся уродливыми и страшными в сравнении с жемчужными переливами. Они несовместны, эти низкие существа и высшая благодать.

Зря он сравнил свой обман с этим. Он облегчил Эдмону и другим осужденным уход, а это – это пытка! Страшная, безжалостная пытка, и кто-то еще принимает ее за Милосердие.

– Смотри! – вскрикнул, почти простонал Аддари. – Девочка и женщина. Они прощены! Прощены!

– Да, верно. – Неужели он ошибся?

Жемчужное сияние нежно окутывало подругу полководца и ее дочь, придавая им неземное совершенство. Даже красота Детей Звезд, и та меркла перед этой чистотой и невинностью. Волна света омыла их и погасла, осталось лишь слабое сияние над головами. Вновь раздался голос, призывавший избранных, и женщина медленно и отрешенно пошла к сияющей арке.

Если бы Клэр мог их видеть, он бы создал величайшее из своих творений, но их видел Нэо, и он не чувствовал ни благоговения, ни радости от того, что двое из тысяч признаны достойными.