Башня континуума

— Нет. Никакой это не невроз, а обычная типичная любовь, циничная ты дамочка.

— А я где-то слышала, что любовь это и есть невроз. Особенная разновидность невроза, — туманно припомнила Виктория.

Невзирая на свое подавленное и угнетенное состояние, Терри не сумела не заметить, что Гордон голоден, как, наверное, и обожаемый муж. Она попробовала встать, но не сумела. Сердце еще частило и пропускало удары, в горле стоял удушливый ком, а перед глазами плыла зловещая красноватая дымка. Виктория заметила ее слабые трепыхания.

— Что такое, Терри?

— Надо бы распорядиться насчет ужина, мальчики наверняка голодные.

Виктория фыркнула.

— Мужчины! Им бы только что-нибудь сожрать. Вечно они тащат в рот всякую гадость. Это у них, я знаю, сосательный рефлекс.

— Курительный, выпивательный, морду-набивательный рефлекс, — не сдержался Гордон.

— Неотесанная дубина, — приязненно сказала Виктория мужу.

— Зато ты прямо невозможно красивая…

— Сама знаю. Я красивая, а ты — дурак. Тоже мне, новости! Ладно, пойду, поищу какой-нибудь еды, а ты присмотри за Терезой и ее неврозом. Вдруг куда-нибудь убежит.

Кит вернулся минут через десять и застал жену в целости и сохранности. Как и ее невроз, к сожалению. Он подсел к жене и крепко обнял. Терри крепко прижалась к нему и свернулась калачиком у него на груди.

— Убрались сволочи эти? — спросил Гордон мрачно.

— Да.

— Мне очень жаль.

— Да.

— Если я могу что-нибудь сделать, просто скажи, я…

— Нет, нет.

Гордон помолчал.

— Я недавно его видел. Твоего отца, я имею в виду.

— Что? Когда?

— Неделю назад твой старик заезжал ко мне в контору.

Кит потянулся за портсигаром.

— Ты не говорил.

— О чем было говорить-то? Я и сейчас бы не сказал, если бы не все это. Заехал и заехал. Если честно, я так и не понял, что ему нужно было. Я вообще мало что понял из нашей с ним беседы. Папаша твой знай, все твердил про Мрак, Гибель, Красную Смерть. Старикан сидел у меня в кабинете и нес эту ахинею несколько часов кряду. У меня кровь стыла в жилах от его бредней, а главное, мне до зарезу надо было ехать на важные слушания. Но не мог же я его оттуда взять и вышвырнуть…

— Понимаю, — сказал Кит, чиркая спичкой и закуривая, — ты бы его вышвырнул, а он бы потом тебя тоже куда-нибудь зашвырнул.

— Нет, дело не в этом, ей-Богу! Он же твой отец. Старик был сильно выпивши и не в своей тарелке. Вот только когда он ушел… не поверишь, я потом целую ночь спать не мог, лежал и в потолок пялился, — ну, настолько это все было жутко.

Кит, как никто другой, знал, что Гордон отнюдь не преувеличивает. Последние месяцы отец столь самозабвенно пил, что постоянно пребывал в состоянии маниакально-депрессивного психоза. Его непредсказуемо швыряло из эйфории в дикое бешенство. Он был полубезумен, жалок, страшен и неопрятен. Просто находиться с ним рядом было пыткой. А пытаться поддерживать связную беседу — вдвойне.

— Я ведь тоже говорил твоему папаше, что ему не мешало бы отдохнуть, подлечиться, но старик сразу…

— Да.

— Принялся вопить, что все кругом его ненавидят и хотят от него избавиться…

— Да.

— Рассказывал, что в его голове засели мертвецы и распевают там оратории…

— Знаю.

— Сказал мне, что скоро наступит конец света, и мы все умрем. Нет, не то. Твой папаша сказал мне, что скоро наступит конец света, и мы все преобразимся в нечто иное. «Будем, как ангелы небесные, сынок», — сказал он мне и по плечу меня похлопал, а лицо у него при этом было… страшное-престрашное было у него лицо. Ничего страшнее в жизни не видывал…

Кит протянул руку, похлопал зятя по колену.

— Ничего, Гордон. Сейчас мы поужинаем, выпьем, все образуется.

Вернулась Виктория, собранная, спокойная, деловитая, толкая перед собой тележку с выпивкой и разнообразной снедью — ветчиной, сырами, поджаренными тостами, копченой рыбой, холодной телятиной, овощами и зеленью.

— Не наедайтесь слишком, мальчики. Ужин будет готов через полчаса. И еще, приехал Ричард.

Сестра могла не говорить, Кит и сам уже расслышал доносящее из холла львиное рычание, которое прокатилось под каменными сводами особняка, приводя в священный трепет прислугу, и материализовалось в обличье Ричарда Аллена Густава Вильгельма Юлиуса Фредерика Ульриха Магнуса, четырнадцатого лорда Торнтона.

Ричард был высок, статен, белокур, голубоглаз и прекрасен, как бог Один. Он был денди, мизантроп и сибарит. Он был всегда невозмутим и ленив до полнейшего абсурда… покамест в поле его зрения не оказывался лакей, ворующий столовое серебро. Вообще, Ричард был, как Диоген, разве без бочки. И без философии.

— Говорил же я твоему отцу, Кристофер… — прорычал он с порога.

— Да.

— А твой отец мне: не волнуйся ни о чем, сынок, все равно скоро настанет конец света, и мы все умрем. Нет, не так. Преобразимся куда-то. В райских птичек, что ли? Нет. В ангелов…

— Да.

— В ангелов. С ума рехнуться.

— Да.

— А еще — Мрак, Гибель, Красная Смерть…

— Знаю.

— Все бы еще ничего, туда-сюда, но его лицо… эээ… здравствуй, Гордон. Как поживаешь.

— Если честно, — ответил Гордон хмуро, — ну… мне не очень хорошо.

Ричард приязненно похлопал его по плечу.