Башня континуума

— Тебе необязательно брать деньги прямо сейчас. Я открою счет в банке. За те двадцать или тридцать лет, которые пройдут, пока ты повзрослеешь, наконец, накапают отличные проценты. Тебе не придется ничего делать, просто подпиши.

— Ты что, глухой? Я уже сказал, что не стану ничего подписывать!

— Ладно, не подписывай… просто поставь крестики здесь и здесь.

Дэниэл почувствовал, что еще чуть-чуть, и он даст слабину. Он должен был держаться! Держаться! Во что бы ни стало!

— Ты, наверное, привык продавать и покупать людей, но со мной это не пройдет. Если тебе некуда девать деньги, лучше пожертвуй на благотворительность. Сколько людей нуждаются… от этого кровь стынет в жилах…

Кит действительно не знал — что это. Возвышенные, благородные принципы? Ненависть, столь застарелая и глубокая, что способна толкать на самые безрассудные и нелепые поступки? Простое, неприглядное безумие? Чем бы оно ни было, оно невольно вызывало уважение. Киту очень редко доводилось сталкиваться с волей, равной его собственной. А то и — в чем-то превосходящей.

— Хорошо, раз ты настаиваешь, я отдам эти деньги на благотворительность. Это сделает тебя хоть немного счастливей, Дэнни?

— Да. Наверное.

Кит усмехнулся.

— Будь это не я, а кто-нибудь другой, он бы сейчас, пожалуй, брякнул, что гордится тобой, но, поскольку это всего лишь я, я скажу тебе: убирайся вон.

Ладно. Дэниэл все равно не намеревался оставаться здесь и ублажать раненое эго лорда Ланкастера. Когда он схватился за дверную ручку (отполированную до блеска и щедро политую антисептиком), брат окликнул его.

— Дэнни.

— Ну, что еще?

— Честное слово, ума не приложу, что у тебя стряслось, но, надеюсь, когда-нибудь ты мне расскажешь. И, знаешь, ты можешь жить дома, сколько тебе захочется. Мой дом — это твой дом.

Но, поскольку, это все же был его дом, Кит тотчас спохватился и велел Дэниэлу запомнить несколько простых правил.

— Будешь являться к ужину минимум дважды в неделю. Если хоть раз пропустишь, уши надеру. Если узнаю, что балуешься наркотиками, уши надеру. Если по старой привычке будешь притаскивать домой своих приятелей, уши надеру. В комнате не устраивай бардак. И научись, наконец, держать язык за зубами. Поражаюсь, как ты с такими скверными манерами жив еще. Да, и вот что. Зайди к Ричарду, он ждет.

— Это еще зачем? — простонал Дэниэл.

— Затем, что для тебя — сущий пустяк, а Ричарду будет очень приятно.

Без тени энтузиазма Дэниэл тащился по сверкающим хромом и неоном коридорам Корпоративной штаб-квартиры. Просто не верилось, как сильно здесь все переменилось за минувшие годы.

При отце, как помнилось Дэниэлу, офисы были темными и мрачными, будто владения Аида, в них царила атмосфера угодничества, доносительства и террора, бледные, насмерть запуганные служащие ходили на цыпочках, лампы дневного света больше напоминали лампы для допросов, и бодрый корпоративный музак звучал похоронным маршем.

Кит предпочитал кнуту пряник, о чем свидетельствовали уютные, светлые и просторные кабинеты, изобилие растений и цветов, аквариумы и клетки с радостно щебечущими канарейками. По штаб-квартире распространялись сногсшибательные ароматы свежесваренного кофе и свежей выпечки. Динамики негромко мурлыкали под нос классические симфонии и оперные арии. Клерки продолжали лебезить перед начальством, подсиживать друг друга и исправно доносить кому надо, но делали это с благожелательными улыбками на устах.

Пропорхнувшая мимо стайка милых девушек из Секретариата указала Дэниэлу дорогу, и еще через пять минут он вошел в кабинет первого исполнительного вице-президента Корпорации. Ричард встретил блудного отпрыска знатного семейства очень сердечно. Пригласил располагаться и познакомил со своей нынешней, уже шестой по счету, законной женой.

— Как тебе женушка? Недурна, верно?

Портрет Серафины, написанный маслом, в дорогущей золотой раме, висел прямо над столом Ричарда. На душеньке персике было белое атласное платье, на коленях — собачка породы пекинес, рядом — арфа. Нежная, пухлая, розовая, как ломоть ветчины со слезой, персик и впрямь была очень хороша собой, но все дело портил ее стеклянный взгляд. Глаза у нее были слегка выпуклые и прозрачные, будто стенки аквариума, внутри которого плескалась ее маленькая, гаденькая, жадная душонка. В принципе, Торнтона всегда отличал на редкость странный вкус на женщин. Как помнилось Дэниэлу, он едва-едва не женился на Виктории.

— Да… фактура неплоха. Кто она? Милфорды? Придворные ювелиры и антиквары?

— Ювелиры, — подтвердил Торнтон, подходя к бару, — антиквары. У персика сверхъестественный нюх на этот хлам, должно быть, гены. Едва нас с персиком подстрелил Купидон, папаша моей душеньки вцепился в меня, будто клещ…

Дэниэл с трудом скрыл усмешку. Первый вице-подхалим, видимо, отнюдь не меньше босса опасался привидений и упырей. Тут у него тоже повсюду были распятия и старинные иконы.

— Требовал фунт твоего мяса?

— Твоими бы устами, — небрежно отмахнулся Ричард, мастерски смешивая и виртуозно взбалтывая коктейли, — старик много чего требовал, но главное — аристократический титул.