Башня на краю света

Помогали ему Пребен и новый сотрудник, Ольсен, соблазненные угощением, которое было обещано им после переезда. Ольсен в такого рода делах оказался просто незаменимым. Он обладал не только незаурядной физической силой, но и энергией, побеждавшей все и вся. К примеру, когда выяснилось, что лестница слишком узка для пианино, он без лишних слов оторвал целый пролет перил и швырнул его вниз. А позже, когда им пришло в голову, что неплохо бы вставить в световой люк оконную раму, чтобы у Петера не было сквозняков, Ольсен, не терзаясь особенно муками совести, прихватил и лестничное окно, которое, как оказалось, подошло в точности.

Последними переезжали Якоб и Трина; Петер даже прослезился, когда увидел, что им понравилось на новом месте. Все устроилось великолепно, и Петер был очень доволен, когда смог запереть за собой дверь, достать бутылку и пригласить своих помощников к столу.

— Спасибо за помощь! — торжественно сказал он, когда вино было налито.

— То ли будет в следующий раз! — с шиком бросил Ольсен.

— Старая балда, — внезапно раздалось из клетки.

Петер тут же вскочил.

— Совсем о тебе забыл, — извинился он и пошел за чашкой.

— Ах ты дьявол! — Ольсен ошеломленно наблюдал, как Петер наливал вино в чашку и ставил ее в клетку. — Попка, что же, пьет?

— Да, пьет, — ответил Петер. — Но это его единственный порок. Да и тот тебя не касается.

— Ради бога! — сказал Ольсен. — Я просто так спросил. И дворняга тоже пьет?

— Трина не дворняга!

— Значит, должна пить.

— Тем не менее она не пьет.

— Ну тогда наверняка колется морфием или еще чем-нибудь, — сказал Ольсен.

После нескольких рюмок Пребен стал прощаться. Он устал, сказал он. Доля истины тут была, но, кроме того, он договорился с Ильзой, что они завтра пойдут в кино, и ему не хотелось являться на свидание с похмелья. Ольсен, напротив, заявил, что он-то уходить не намерен.

— Ты что, думаешь, я таскался с роялями весь вечер только из-за двух рюмок? — говорил он.

Вдвоем они быстро прикончили бутылку, и Петер достал вторую. Он налил и Якобу, который уже начинал свои штучки. Попугай беспрерывно болтал и время от времени разражался дурацким смехом.

— Черт меня побери, если попка не окосел, — сказал Ольсен.

— С тобой, конечно, такого не бывает? — спросил Петер. Этого Ольсен отрицать не мог, хотя и подумал про себя, что подобные сравнения могут далеко завести. Впрочем, может быть, он и в самом деле не прав.

Вторая бутылка тоже быстро опустела. У Ольсена и в этой области обнаружились большие способности: он глотал три рюмки, в то время как Петер успевал выпить только одну. Петер достал третью бутылку.

— Какое безумие! — изрек Ольсен, мало-помалу дошедший до той стадии, когда самой насущной становится необходимость разобраться в трагедии бытия, докопаться до самых ее глубин. — Подумать только — жить в бункере!

— Твоя правда, — отозвался Петер.

— Да еще с попкой и двор… собакой! Знаешь, ты какой-то необычный.

— Что ж, может быть. — Петер вдруг и сам поверил в свою необычность, а чувство это не было таким уж неприятным.

— Не могу взять в толк, черт побери, почему ты застрял в министерстве? — продолжал Ольсен. — Это ведь совершенно тебе не подходит.

— Я и сам не ожидал, что так все закончится. — Петер вздохнул. — Я ведь мечтал стать человеком искусства.

— Искусства? — Ольсен опрокинул очередную рюмку.

— Да, художником, — устало сказал Петер.

— В чем же дело? Ты что, рисовать не умел? — вежливо поинтересовался Ольсен.

— Рисовать-то я умел, — обиделся Петер. — Скажу не хвастая, я был очень талантлив.

— Почему же из тебя ничего не вышло?

— Виной всему — обстоятельства, над которыми, увы, мы не властны, — объяснил Петер. — На железной дороге случилась страшная катастрофа, в которой погибли мои отец и мать.

— Но ведь это не могло помешать тебе рисовать? — спросил Ольсен без тени сочувствия.

— Отец мой оставил огромные долги, — вздохнул Петер. — Я не хотел, чтобы они сопровождали его в последний путь, и продал все имущество, в том числе и мое личное. Включая картины, уже подготовленные к выставке, с которой должен был начаться мой взлет. А то, что я был вынужден, по понятным причинам, оставить квартиру и долго-долго скитаться, не имея крыши над головой, окончательно добило меня. Теперь уже нет сил начинать все сначала.

— Художники тоже не бог весть сколько имеют, — заметил Ольсен.

— Имеют… Деньги — не самое главное.

— А что самое главное?

На этот вопрос Петер так, сразу, ответить не мог.

— Не будем говорить на эту тему, — сказал он. — Все давно прошло, и для меня лучше забыть об этом.

Он налил в рюмки, и они в молчанье выпили.

— Если бы ты выставил свои картины, кто знает, может, получил бы за них больше, чем продажа их вместе с вещами, — сказал Ольсен после долгого раздумья.

— Я не хочу говорить об этом, — ответил Петер.

— Тогда ты и известность бы получил, и с долгами разделался, — упрямо продолжал Ольсен.

— Я не хочу говорить об этом, — повторил Петер.

Из клетки Якоба раздался идиотский смех.

* * *

— Пора мне, кажется, бросать эту работу и возвращаться в министерство, — сказал Эрик.