Башня на краю света

Она беспокойно поерзала на сиденье. Она чувствовала себя просто предательницей по отношению ко всем тем благожелательным людям, которые так серьезно и так участливо разговаривали с ней про Джимми. Ну зачем она сидит тут и выслушивает разглагольствования этой дамочки. Ведь Джимми поместили в интернат для того, чтобы он не испортился и оставался хорошим мальчиком, для того, чтобы помочь и ему самому, и ей тоже.

— И вы, разумеется, сможете навещать его, фру Ларсен, — говорили они ей самым сердечным тоном. — Само собой, фру Ларсен. И очень даже желательно. В любое время. И Джимми тоже будет приезжать к вам.

— Да, но… — сказала она.

Нет, не могла она ничего объяснять, когда на нее смотрели таким строгим выжидательным взглядом, да еще при этих двух свидетелях у окна.

— Что «но»?

— Ну, я не знаю… — пробормотала она, видя перед собой их улыбающиеся лица, вспоминая дружеские рукопожатия, ощущая тепло их дружелюбия. И в ушах ее звучали их слова, за которыми чувствовалось такое удивительное доверие к ней, что это похоже было на чудо: «Ведь Джимми наша общая забота, фру Ларсен, мы должны быть заодно, фру Ларсен, не правда ли? Родители и педагоги».

— Они были так внимательны… — пробормотала она.

— Кто? Кто был к вам внимателен?

Она вся сжалась и умоляюще взглянула на дамочку: хоть бы она наконец замолчала. Но та и не думала.

— Хотите знать правду? Голову они вам морочат своей внимательностью, это у них просто тактика, рассчитанная на то, чтобы обработать и приручить вас и вашего ребенка, приспособить вас к своим порядкам. А вы и рады. Я вот наоборот — использую их порядки так, как мне самой выгодно, вот и вся разница между нами.

Дамочка засмеялась, и тут, видно, почувствовала, что между зубами у нее что-то застряло, и извлекла ногтем тот самый кусочек колбасы.

Нет, разница была не только в этом, но, как бы там ни было, ей претило сидеть здесь и выслушивать беззастенчивые нападки на людей, которые приняли в ней такое участие, нет, это никак не укладывалось в ее представление о порядочности, ей ли не знать, что такое людская черствость и недоброжелательность. А если эта дамочка была права, если в том, что она здесь наговорила, была хоть крупица правды, ну, тогда… тогда, значит, таким, как Эвелин Ларсен, нечего делать на этом свете.

Внезапно она решила, что не должна больше ее слушать. И подумать только, на что она осмелилась: встала и вышла из купе, и пошла по проходу к туалету, и заперлась там, и долго сидела на обшарпанном, неудобном деревянном сиденье, выдержала и нетерпеливое дерганье ручкой, и сердитый стук в дверь, и все в ней бунтовало, хотя бунт был довольно жалкий — с какой стати эта особа будет ей указывать, кому ей верить, а кому нет, не ее это дело. И когда она вернулась обратно в купе и увидела, что дамочки там нет, она сказала себе, ну и хорошо, нечего было приставать с дурацкими разговорами, теперь вот небось в другом купе просит у кого-нибудь спички, и слава богу, пусть бы нашла себе там компанию.

Но когда она торопливо шла от вокзала к своему автобусу, слова этой женщины вдруг снова поразили ее: «Кто? Кто был к вам внимателен?» И ей пришлось снова напомнить себе, что все, буквально все, с кем она сталкивалась, и тот учитель, что приходил к ним домой, и директор школы с его удивительно приветливой улыбкой, и психолог, и… в общем, буквально все. И, сидя в автобусе и судорожно сжимая ручку своей сумки, она сказала себе, что да, поездка была и вправду неприятная, но не надо больше об этом думать, надо выбросить это из головы. И все-таки, каждый раз, как она ездила потом к Джимми, она боязливо оглядывалась вокруг: нет ли где той дамочки, и облегченно вздыхала, убедившись, что ее нет. Она больше ни разу нигде ее не встречала: ни в поезде, ни в интернате.

А вот толстого мальчика она видела часто, он всегда держался где-нибудь в сторонке, и у нее было такое впечатление, что с каждым разом он становился все толще и толще. Он все еще оставался в интернате, когда ей разрешили забрать Джимми домой с условием, что он будет посещать Детский клуб по месту жительства и что на дом к ним будет ходить специально прикрепленный консультант.

— Черта с два, — сказал муж, — не желаю я, чтоб меня допрашивали в моем же собственном доме. Я лично умываю руки. Ухожу сейчас в кино — и точка. И Джимми беру с собой, — прибавил он, взглянув на нее искоса со скрытым торжеством, точно игрок, выкладывающий на стол еще один козырь, — так что можешь развлекаться тут со своим консультантом сколько душе угодно.

— Да, но… — сказала она.

— Никаких «но», — сказал муж, мотнув головой, как заупрямившийся ребенок, и ушел вместе с Джимми, который так и сиял, что идет в кино в самый обычный вторник, и она должна была, нервничая, одна дожидаться этого самого консультанта, который, как ей было сказано, будет впредь опорой и поддержкой семьи.