Башня. Новый Ковчег 2 (СИ)

— Чего у тебя? Карандаш сломался? — он заметил сломанный карандаш, который Саша судорожно сжимал в руке, и, не дожидаясь Сашиного ответа, громко, на весь класс крикнул. — У нас тут сломанный карандаш!

На них заоглядывались. Саша покраснел, а когда учительница недовольно поднялась со своего места, подошла к их парте и уставилась на Сашу немигающими светло-коричневыми, почти жёлтыми глазами, он вообще был готов провалиться сквозь землю. Ему казалось, что сейчас его выгонят, просто выгонят из класса, под осуждающие взгляды всех остальных детей.

— Вот! Карандаш!

Саша и опомниться не успел, как его сосед выхватил у него из рук этот проклятый карандаш и сунул его чуть ли не под нос учительнице. Саша зажмурился, приготовившись к худшему, но грома не последовало.

— Сейчас принесу другой. Тихо всем! — учительница обвела взглядом и не думающих шуметь подготовишек.

— Это Змея, — горячо зашептал Саше на ухо сосед. — Мне пацаны с этажа сказали, что нас сама Змея экзаменовать будет. Но ты не дрейфь, прорвёмся.

И он опять весело ткнул Сашу в бок, а потом заглянул ему в лицо и тихонько присвистнул:

— Э, ты чего? Не знаешь, как решать? Тут всё просто, смотри.

И он принялся торопливо объяснять Саше, что нужно делать. И чем дольше он говорил, тем больше Саша успокаивался. Он уже видел, что ничего страшного в этих примерах и задачах нет, что он всё это знает и умеет делать.

— Теперь понял?

— Да, — Саша кивнул.

— Ну я ж говорил — легкотня. Кстати, давай дружить, — пацан широко улыбнулся и протянул Саше руку. — Я — Марк Шостак.

***

— Так зачем ты признался, а?

Кирилл смотрел на Сашку, чуть прищурив глаза, и в его взгляде — Сашка видел это — не было насмешки, презрения или, что гораздо хуже, жалости. Шорохов смотрел на него даже не с любопытством, а, скорее, испытующе, словно, пытался понять, почему Сашка так сделал. Зачем.

А Сашка не мог ему ответить.

Всю свою короткую жизнь Саша Поляков пытался усидеть на двух стульях, часто даже не замечая этого, не понимая разницы между хорошими и плохими поступками, которая, кажется, была очевидна всем вокруг, кроме него. Он просто отчаянно старался втиснуться в эту жизнь, найти себе укромную нишу, и ему казалось, что у него получалось. Всё, что другие считали предательством или низостью, Сашка рассматривал, как сопутствующие обстоятельства — просто одним фартит сразу, с рождения, а другим, наоборот, приходится отгрызать свой кусок зубами, и иногда, что греха таить, это не сильно приятно выглядит со стороны. Но такова жизнь. И все, так или иначе, живут для себя. Сашка был в этом абсолютно уверен.

Он внимательно наблюдал за окружающими его людьми. За своими родителями — покорной и безвольной матерью и вконец озверевшим отцом. За всё больше и больше спивающимся и теряющим человеческий облик Димкой, который когда-то учил его читать, дыша в ухо вчерашним перегаром. За пацанами с их этажа, для которых он был лёгкой мишенью. За своими одноклассниками, большинству из которых в жизни везло и так. За учителями, охранниками на КПП, рабочими, служащими, соседями, чужими родственниками, и все, все они жили для себя, потому что так — правильно! И только Шостак, неугомонный Марк Шостак всё портил.

Сашка его не понимал.

Марк был озорным и шебутным, всегда в центре любой игры, любой шалости, которые он либо затевал сам, либо подхватывал, врываясь в самую гущу событий, стремительный, как ветер. К этому Сашка привык, а вот к другому — к другому никак не мог.